Главная страница
Она...
Биография Орловой
Досье актрисы
Личная жизнь
Круг общения Партнеры по фильмам Даты жизни и творчества Кино и театр Цитаты Фильмы об Орловой Медиа Публикации Интересные факты Мысли об Орловой Память Статьи

на правах рекламы

Подробности синонимы онлайн/ на нашем сайте.

Небылицы

1

Жена актера Н. Черкасова рассказывала, что однажды Л. Орлова, порывшись в бумагах, загадочно спросила ее:

— Хотите увидеть автограф Льва Толстого?

— Еще бы!

Актриса показала Черкасовой поздравительную открытку писателя... ей, Любочке Орловой.

— Сколько же вам было лет? — поразилась черкасовская жена.

— Шесть. Это он поздравляет меня с шестилетием.

— Хороший поклонник для начала, — заметила собеседница.

— Мне было очень жалко, когда он умер, — призналась актриса, — и я долго плакала...

Это происходило в московской квартире Александрова и Орловой. А во Внукове, на даче, режиссер вел гостей на второй этаж и среди прочих реликвий, украшавших стену крутого лестничного подъема, демонстрировал дешевое издание Л. Толстого в «Посреднике» — «Кавказский пленник» — с собственноручной надписью классика: «Любочке — Л. Толстой».

— Хотите увидеть автограф Льва Толстого?

Вспоминал ли автор «Войны и мира», какая именно «Любочка» написала ему однажды, как нравятся ей его сказки, неизвестно. Факт, что такой автограф существовал, — я сам его видел — и где он теперь, известно одному Богу и не слишком заботившимся об уникальном архиве актрисы родственникам...

Между тем Г. Александров, показывая на толстовскую реликвию, небрежно бросал:

— Дружили домами...

А «дружили» потому, что были родственниками, хотя и дальними. Дядя матери актрисы, Евгении Николаевны Сухотиной, Михаил Александрович Сухотин женился на старшей дочери Л. Толстого Татьяне Львовне (Воспоминания Т. Сухотиной-Толстой, прожившей до 1950 года и, следовательно, заставшей «звездный» час внучатой племянницы своего мужа, изданы у нас и за рубежом). Так что мать Л. Орловой приходилась Л. Толстому свойственницей, а уж кем была ему сама Любочка, трудно сказать. Да и виделись они вряд ли. Хотя однажды писатель и посетил огромное имение М. Сухотина Кочеты и чуть не заблудился в его необъятных угодьях. Но были ли в то время в Кочетах Орловы с детьми и ходили ли, как хозяева имения, на поиски «дедушки» Толстого, никто не знает.

Однако тщеславной Евгении Николаевне очень уж хотелось, чтобы знаменитый писатель прознал о существовании ее Любаши. И она предложила дочери написать великому родственнику и признаться, в каком восторге она, Любочка, от его сказок. В ответ на это признание Л. Толстой и прислал Любочке «Кавказского пленника» и поздравлял потом с днями рождения.

Интересно, что спустя 15 лет, в 1923 году, Александров, проводя почему-то в Ясной Поляне свой «пролеткультовский» отпуск и даже познакомившись там с 75-летней сестрой Л. Толстого («Черт ее знает, как ее зовут!»), писал оттуда С. Эйзенштейну:

«Вообще гнездо такое небольшое контрреволюционное, но грязь, мрак, брр!»

Знал бы он, что из этого «брр», вылетали когда-то именные подарки и поздравления его великого хозяина Орловой, вряд ли написал бы о месте своего отдыха так пренебрежительно...

2

Гораздо больше воспоминаний осталось у Л. Орловой от знакомства с семьей Ф. Шаляпина, с детьми которого они, сестры Орловы, Нонна и Люба, оказались дружны по гимназии. Началось все с дружбы старших гимназисток, Нонны Орловой и Ирины, или Рири, как ласково звал ее отец, Шаляпиной. Потом к ним присоединились Любочка и младшие Шаляпины.

В особняке великого певца на Новинском бульваре сестры Орловы чувствовали себя как дома. Особенно общительная и одновременно проказливая Любочка. Однажды она так расшалилась, что уронила и вдребезги разбила одну из двух больших дорогих ваз, привезенных певцом из-за границы. И, конечно, разревелась — не с только с горя, сколько в предчувствии неминуемого наказания. И никто: ни младшие Шаляпины, ни его жена Иола Игнатьевна, которая не могла скрыть досады от Любочкиной неповоротливости, не могли успокоить проказницу. Даже у вошедшего в комнату Ф. Шаляпина это не получилось. Тогда он решил вопрос по-своему: взял такую же вторую роскошную вазу, грохнул ее об пол и сказал:

— Ну вот, теперь мы с тобой оба одинаково виноваты!

После того, как ровно половину ее вины хозяин дома взял на себя, Любочка сразу перестала реветь и даже улыбнулась...

Так что среди всего прочего, что недостает ныне и без того в небогатом — за давностью времени — интерьере Дома-музея Ф. Шаляпина на Новинском бульваре, не хватает двух дорогих ваз, расколотых «на равных» Любовью Орловой и Федором Шаляпиным...

3

Наиболее памятным из шаляпинских впечатлений остался для Любочки спектакль, поставленный в доме Ф. Шаляпина по детской опере автора песенки «В лесу родилась елочка» Е. Ребикова «Грибной переполох». И до этого она пела некую Розу в чьем-то «Цветнике», но «Грибной переполох» сделал ее «настоящей» артисткой.

К созданию спектакля Ф. Шаляпиным были привлечены лучшие, далеко не «детские» силы Москвы. Задник расписывал сам Б. Кустодиев, а детали оформления перед ним делали в мастерских частной оперы С. Зимина. Великолепны были и сказочные детские костюмчики — от «самой Ламановой», известной тогда и потом, когда она одевала уже знаменитую Л. Орлову, московской модельерши. Даже афишка спектакля была чуть ли не от руки разрисована Л. Бакстом, и в ней были обозначены не роли, а — держи выше! «партии».

Любочке, одной из самых маленьких участниц спектакля, досталась хоть и эпизодическая, но достаточно заметная «партия» Редьки. Она пела и соло, и в дуэте с другим овощем, Горохом, и в хоре со всеми прочими огородными «продуктами».

Репетировался «Грибной переполох» под руководством музыкальной наставницы старших Шаляпиных в доме певца. А сам спектакль, всколыхнувший всю взрослую и особенно «родительскую» Москву, ставился в доме Пудалова, известного богача, дети которого тоже участвовали в спектакле. Успех был такой, что «Грибной переполох» стали наперебой приглашать в другие богатые дома Москвы, где всех его участников задаривали подарками и чуть ли каждому сулили большое артистическое будущее.

Впрочем, — рассказывает обо всем этом М. Кушниров в книге об Л. Орловой и Г. Александрове, — это сбылось только в отношении трех участников «Переполоха». Артистами стали сама Ирина Шаляпина, Любовь Орлова и Максим Штраух, сыгравший в спектакле некоего «Боровичка» (гриба, очевидно) и ставший потом неизменным, на протяжении 10 лет, творческим союзником Эйзенштейна и Александрова, а потом и народным артистом СССР и «классическим» Лениным.

Зная Любочку с малолетства, М. Штраух мог познакомить ее с Александровым уже за 10 лет до того, как судьба свела актрису и режиссера. Но не сделал этого, будто понимал, что никакой надобности в таком знакомстве — когда Александров был сорежиссером С. Эйзенштейна на фильмах «Октябрь», посвященном революции, и «Старом и новом», повествующем о «социалистическом преобразовании» деревни, — тогда не было. Хотя бы потому, что в обоих фильмах принципиально (кроме Б. Ливанова в «Октябре») не было занято ни одного профессионального актера. А там, где без них было совсем уж не обойтись, их более-менее сносно заменяли сами М. Штраух и Г. Александров. А Л. Орлова — какой никакой, но была тогда, в 20-х, профессиональной артисткой, которой С. Эйзенштейн и Г. Александров наверняка бы пренебрегли. Как это они делали со всеми, кто не умел, как «ударницы», защищавшие Зимний, заряжать ружье и стрелять по штурмующим, или не знали, как подступиться к корове и не менее профессионально подоить ее в «Старом и новом». Впрочем, последнее Орлова, может, и смогла бы, вспомнив, как доила корову тетка, к которой они переехали в годы разрухи после гражданской войны. Оттуда, из Воскресенска, возили в Москву молоко на продажу. Но доила ли корову Орлова, а не ее сестра или сама тетка? Кто знает...

Впрочем, что на этот счет гадать: Л. Орлова и Г. Александров встретились именно тогда, когда у обоих в этом возникла насущная творческая необходимость.

4

К тем же «шаляпинским» временам в детстве Л. Орловой относятся воспоминания знавшего ее на протяжении почти 70 лет драматурга И. Прута:

«В особняке на Новинском бульваре давался детский бал. Ф. Шаляпин имел обыкновение трижды в году устраивать для своих детей и их друзей воскресные утренники.

Праздничный зал: яркие костюмы, музыка — все это завораживало собравшуюся детвору. Среди приглашенных был и я — восьмилетний мальчик, ученик приготовительного класса — единственный в гимназической форме.

Юные гости все прибывали — знакомые мне и не знакомые. Радушный хозяин дома, казавшийся нам таким огромным, приветствовал входящих своим громовым голосом. И вдруг в дверях показался... ангел. Весь в чем-то розовом, воздушном... Это была маленькая девочка, белокурые локоны спадали на ее плечи. Шаляпин поднял ее на руки. Я смотрел на нее, как завороженный... и очнулся, когда услышал голос хозяина:

— Дамы приглашают кавалеров!

И тогда это розовое облако подплыло ко мне и произнесло:

— Я вас приглашаю, кавалер!

Так произошло мое знакомство с Любовью Петровной Орловой, которой в ту пору было шесть лет (то есть в 1908 году. — Ю.С.). С Ирочкой, старшей дочерью Федора Ивановича, моей сверстницей, мы были на «ты». Но к розовому ангелу я обратиться на «ты» не посмел. Вот с тех пор мы и говорим друг другу «вы».

5

Среди внуковских сувениров хранились еще два, принадлежавших великому певцу: блокнотный листок с карандашным, в несколько штрихов, автопрофилем Шаляпина и его автографом: «Маленькому дружку моему Любочке с поцелуем дарю сие на память. Ноябрь 1909 года». Этим же годом помечена фотография Шаляпина с напутствием впервые пошедшей в школу Любочке и собственным детям:

Дети, в школу собирайтесь,
петушок пропел давно,
попроворней одевайтесь и т д.
смотрит солнышко в окно.
      Ратухино, 12 августа 1909 г.

Ратухино — усадьба Шаляпина на берегу Волги под Ярославлем, куда почти на все лето приезжали подружившиеся с его дочерьми сестры Орловы. Их пребывание там запечатлено в ряде фотоснимков, на которых Любочка выглядит не по годам «взрослой» и уже тогда, в 7—9 лет, в ней прослеживается будущая, ни на кого не похожая индивидуальность.

На бедного Федора Ивановича Шаляпина навалилась в Ратухино вся детвора. И всем весело, кроме Любочки Орловой (справа сзади): у нее свои думы...

Спустя три года, сообщает М. Кушниров, в 1912-ом, певец прислал из Монте-Карло своей любимице Ирине письмо: «Милая моя Рири! Рад я, что ты повидалась с твоими подружками Орловыми, и приятно знать, что вам было весело...»

К сожалению, много лет спустя Орлова не уважила просьбу «подружки Рири» принять участие в вечере памяти ее великого отца. И только из-за того, что фактом своего знакомства с Шаляпиным боялась выдать свой немалый к тому времени возраст...

А что касается шаляпинской подписи под снимком «Дети, в школу собирайтесь!», то тут такое забавное совпадение.

Вскоре после смерти Сталина Александров, вспоминает работавший тогда в газете З. Паперный, первый примчался в «Литературку» с воспоминаниями о Сталине, которые потом хлынули потоком. И среди прочего описал в них особенно, видимо, симпатичный ему случай.

...После затянувшегося почти до утра кремлевского приема Сталин выходит к его не знавшим меры участникам и по-отечески, показывая свои карманные часы, говорит:

— Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно...

Получается, что Шаляпин и Сталин напоминали Л. Орловой об одном и том же — о давно пропевшем петушке...

6

После гимназии, с 1919-го года, в жизни Орловой значится так и не законченная — в суровые 1921—1922 гг. пришлось начать зарабатывать Московская консерватория. Так что профессиональной пианисткой Орлова не стала и не стремилась демонстрировать свое умение в этом плане. Но консерваторской практики хватило для того, чтобы стать — ради заработка музыкальным сопроводителем фильмов, попросту говоря, тапером в кинотеатре. «Таперская» премьера Орловой состоялась в кинотеатре «Унион» (потом «Повторный») у Никитских ворот. На всю жизнь актриса сохранила «Руководство по музыкальному сопровождению» — его любил демонстрировать Александров, — в котором четко было расписано, когда и какую музыку следует исполнять.

Если на экране происходят драки или погони, следует играть фокстроты и румбы. Если же герои объясняются в любви, их чувства должны сопровождать вальсы, бостоны. В некоторых, особенно страстных, случаях разрешались жгучие танго. Ну и соответственно — совсем уж минорная музыка, если герой болеет, а тем паче умирает.

Все это Орлова-таперша тщательно соблюдала и потом, на съемках «Волги-Волги», признавалась, знакомясь с И. Ильинским:

— Думала ли я, сопровождая музыкой похождения ваших уморительных немых героев, что когда-нибудь сама встречусь с Ильинским на экране!

Вот такой бы, как Л. Орлова в консерватории, и быть юной пианистке Кате Муратовой в неснятом фильме «ДО и ПО»! Однако сценарий писался, когда актрисе было уже за 40...

Таперская страница в биографии Орловой послужила богатым материалом для неосуществленного, к сожалению, Александровым сценария «ДО и ПО».

...Героиня сценария, пианистка, тоже не может после консерватории найти другой работы, кроме таперской в кинотеатре. Но Орловой-таперу и не снилось, до чего додумывалась в этой должности ее героиня в «ДО и ПО». Когда рвалась кинопленка (а тогда это было сплошь и рядом и исправлялось не скоро), Катя Муратова (так звали героиню) играла публике настоящую, не таперскую музыку. Когда фильм был новый и не очень «рвался», она договаривалась с механиком, что тот порвет пленку умышленно.

Однажды он, восхищенный ее игрой, нарочно затянул склейку порванной якобы пленки, и Катя сыграла что-то классическое целиком. Часть публики потребовала исполнять «классику» дальше вместо явно пошлого фильма. Другая оказалась категорически против.

Дело дошло до потасовки. Катя, стараясь разнять сторонников классики и экранного ширпотреба, еще больше всех злила. В результате кинотеатр разнесли вдребезги, а ее, естественно, выгнали...

7

После таперства у Л. Орловой на деньги, которые она заработала, было еще несколько «учеб» в разных театральных студиях, в том числе — балетной. Пока в 1926 году она не стала хористкой Музыкального театра, руководимого одним из основателей МХАТа В.И. Немировичем-Данченко. И с этого только момента, будучи уже 24 лет, она повела официальный отсчет времени своего пребывания в искусстве.

На беду актрисы, в нее, тогда уже замужнюю, без памяти влюбился сын мхатовского основателя, Михаил, работавший в том же театре. Многие советовали молодой хористке не бросаться таким «счастьем»: не сменив мужа, А. Берзина, и не выйдя за Мишу Немировича, она откажется от всех шансов на карьеру. Но Орлова только отшучивалась: «Да ведь придется и жить с ним!» (с Мишей. — Ю.С.). А когда была в хорошем настроении, сообщает М. Кушниров, уверенно добавляла: «Я и так своего добьюсь!»

Но мало сына — на нее, особенно когда он лишился оставшейся после гастролей в Америке своей последней старческой любви и примадонны театра Ольги Баклановой, стал обращать самое недвусмысленное внимание и Немирович-папа.

— Я не раз ловила, — признавалась потом актриса, — его пристальный, заинтересованный взгляд на себе...

Вот этим уж действительно нельзя было пренебрегать. И хотя нет никакого подтверждения тому, воспользовалась ли Орлова вниманием Немировича-старшего, тем не менее из хористок она перекочевала сначала в «эпизоды» с двумя-тремя репликами, а вскоре стала и солисткой, получив, на зависть многим, главные партии в «Корневильских колоколах» и «Периколе», где ее и увидел Александров, ища Анюту для «Веселых ребят».

Так что в какой-то степени, и даже не в малой, причастный к «находке» Александрова, Немирович-Данченко на премьере «Периколы», сообщает Д. Щеглов, мало того что пригласил в свою ложу все польщенное орловское семейство, но и усадил на колени молоденькую племянницу премьерши, дочь ее старшей сестры Нонны...

8

Но Л. Орловой было уже мало театральных, признанных всей Москвой успехов. Она рвалась в кино, которое «заразило», видимо, ее еще в бытность скромной, никому неведомой тапершей.

В 1931 году она впервые «по набору» явилась на студию и, выстояв долгую очередь из конкуренток, оказалась в кабинете известного, даже знаменитого режиссера, фамилию которого, после того как он так опростоволосился с будущей кинозвездой, предпочитают не произносить.

Один из немногих, он сразу обратил почему-то внимание на крохотную родинку на носу актрисы:

— Вы, конечно, догадываетесь, что меня пугает... как вас зовут?

— Орлова... — Она прикрыла на всякий случай переносицу рукой. — Нет, не догадываюсь...

— Ну как же! Огромная родинка на носу, — округлил знаменитый режиссер пальцы. — Простите, как вас зовут?

Это «как вас зовут?» смешно, с подсказки Орловой, повторял потом Б. Петкер — директор театра в «Весне».

— Орлова... — уже обреченнее повторила актриса.

— Кино — это страшная вещь! — стал внушать мэтр. — Ваша родинка, незаметная, возможно, в театре, превратится на экране в целый глобус!

— О боже! — вздохнула блестящая героиня «Периколы» и «Корневильских колоколов».

— Так что извините, голубушка... как вас зовут?

— Орлова, — в третий раз назвалась актриса.

— Извините, голубушка, — маэстро сокрушенно развел руками, — но кино это не для вас...

Орловой ничего не оставалось, как, продолжая прикрывать нос рукой — ей казалось, что родинка уже начала превращаться в «глобус», — извиниться за беспокойство.

И еще два года ее просили не беспокоить кинематограф своей персоной, пока родинки-глобуса не испугался александровский коллега по «Пролеткульту», ставший режиссером актер Б. Юрцев, и не снял ее в немой еще картине «Любовь Алены».

Потом была звуковая картина Г. Рошаля «Петербургская ночь».

И только после этого принесший ей оглушительный (куда там театральный!) успех «Веселые ребята».

Спустя 45 лет, когда актрисы уже не было, Александров признался:

— Теперь об этом уже можно сказать, но такой успех Орловой в «Веселых ребятах» стал для меня неожиданностью.

9

Но стал ли он неожиданностью для Л. Орловой? О том, как мечтала актриса — на любых условиях! — сняться в «Веселых ребятах», как уверена была в неотразимости своей будущей «Анюты», рассказывает М. Кушниров:

Такая роль! Да я бесплатно готова пусть... Лишь бы взяли...

«Когда свалилось на нее предложение сниматься у Александрова, она впала в такое радостное возбуждение, что напрочь упустила из виду деловую часть события. Актриса поделилась новостью с Фаней Левинской, ассистенткой режиссера своей первой картины, «Любовь Алены». И та, искушенная в производственных секретах, сразу спросила о гонораре. Узнав же сумму, поняла, что молодую актрису хотят, мягко выражаясь, обдурить, стала жарко советовать не соглашаться на унизительные условия, проявить непреклонность. Любовь Петровна проявила непреклонность, но по-своему:

— Такая роль! Да я бесплатно готова — пусть! Лишь бы взяли.

— Ну хоть Александрову скажите — может, он урезонит директора...

— Ну вот еще — жаловаться! Он может подумать, что я жадная, склочная. Еще сниматься не начала, а уже цену себе набиваю...

— Да вы спокойно скажите, между прочим, чтоб он просто знал, а то он, может, и не знает...

— Не знает — и хорошо. Такая роль...

— Ох, Любочка, не будет вам счастья! Это — кино. Здесь никто ваши жесты не оценит. Еще и посмеются над вами. Здесь уважают характер, а вы цирлих-манирлих...

— А вот снимусь — увидим, какая я...

10

На следующий вечер после их знакомства на «Периколе», когда Орлова и Александров возвращались из Большого театра после юбилея Л.В. Собинова, с ними произошел «казус».

Устав гулять, будущая «звездная» пара забрела в Александровский сад и там, у Кремлевской стены, присела на скамейку.

Тут же, откуда ни возьмись, возник сторож сада и, сердито погрозив «молодым», сказал:

— Сидеть — сидите, но чтоб ничего такого!

Это то, что я слышал от Г. Александрова.

А вот что рассказал об этой же памятной им прогулке Д. Щеглов в книге об Орловой «Любовь и Маска»:

«Они боготворили друг друга, особенно она его, называла Александрова своим «римским патрицием». Иногда это даже смущало» признается Е. Стеблов, коллега Л. Орловой по театру.

«На Тверском бульваре есть одно место с огромным мохнатым тополем и скамейкой возле.

Романтический соглядатай, если бы таковой оказался неподалеку, мог бы увидеть, как спортивного типа блондин вдруг, отбежав от своей спутницы, вскочил вверх ногами на скамейку, прошелся по ней на руках и, крутанув стремительное сальто, спружинил на влажный песок бульвара. Легко, вполсилы, на полуфразе...»

Этим «спортивным блондином» был, конечно, Г. Александров, а пораженной его акробатическими талантами спутницей — Л. Орлова.

11

На своих бесчисленных встречах со зрителями актриса любила потешать их и одновременно пугать своими съемочными курьезами:

— ...Я стою с блюдом, — рассказывала она о съемках «Веселых ребят, — на котором приготовлен салат, предназначенный для гостей, а бык должен войти сзади в дверь и съесть этот салат, — ну, конечно, для него специально были приготовлены всякие овощи. Я стою и как будто ничего не замечаю, улыбаюсь, и как будто мне ничего не страшно. Но на самом-то деле мне ужасно страшно и душа у меня в пятках. Думаю, как он пырнет меня сейчас, так от меня ничего не останется. Но бык очень хорошо сыграл свою роль. С аппетитом съел весь салат, только по дороге слишком уж лизал мою руку. Оказывается, язык у быка, как щетка, и у меня ссадины на руке были такие, что потом пришлось лечить руку от этих бычьих «поцелуев».

Публика, конечно, от таких рассказов (в записи М. Кушнирова) охала и еще больше обожала актрису за ее героическое поведение на съемочной площадке.

И можно представить, какой отклик вызывал у аудитории рассказ актрисы о ее скачке на быке и падении с него. Когда Л. Утесову, как «главному пастуху», была сначала оказана такая честь, тот ответил Александрову:

— Нет, Гриша, не еврейское это дело — скакать на быке!

Тогда за «нееврейское» дело смело взялась Орлова. Даже предложила, чтобы было смешнее, усесться на быка задом наперед — лицом к бычьему хвосту. Бык, однако, не понял такой «нееврейской» наглости и вскоре сбросил актрису, да так, что, повредив позвонок, она месяц отлеживалась в «Склифе»...

Восторг Александрова перед мужеством жены был так велик, что он даже хотел увековечить его в произведении искусства. Для чего во внуковской гостиной был сделан большой белый экран... из камня. Режиссер мечтал, чтобы художник нарисовал на нем то же серовское «Похищение Европы», но чтобы вместо последней на быке восседала... не побоявшаяся вскочить на него в «Веселых ребятах» Орлова. Похищение Европы-Орловой так и не нарисовали, и многие принимали каменный экран за «кинозал», которым якобы первыми обзавелись у себя на дому режиссер и актриса...

12

Гораздо менее страшное, но тоже ЧП, случилось с Л. Орловой на следующем фильме — «Цирк».

На станции Суково (нынешняя гораздо более благозвучная Солнечная Киевской дороги) снимали пролог фильма, в котором героиня, сжимая в руках черного ребенка, бежит от разъяренной толпы американских расистов, едва успевает вскочить на последнюю ступеньку уходящего поезда... и попадает в лапы негодяя Кнейшица.

Споткнувшись о камень, Орлова плашмя упала на угольный шлак. «Ребенка» (куклу) она, конечно, уронила, в кровь рассадила себе коленки, разорвала чулки, да еще зацепилась юбкой за какую-то железяку.

«Поднялась она, — описывает М. Кушниров в книге «Светлый путь, или Чарли и Спенсер», — в плачевном и, прямо скажем, неприличном виде. Но в момент подавила и боль, и стыд, и злость, только сморщила досадливую, чуть нарочитую гримаску. И, деловито оправляясь, кинула растерянной толпе мосфильмовских «расистов»:

— Ребенок-то жив?

...Интересно, что несколько лет спустя та же сцена стала предметом комического отыгрыша Г. Александрова. В поезде, увозящем киношников в эвакуацию в октябре 41-го, знаменитые режиссеры — С. Эйзенштейн, Г. Козинцев и др. — упражнялись от нечего делать в остроумии с помощью только что вышедшей книги своего коллеги Л. Кулешова «Основы кинорежиссуры». Каждый на свой лад подписывал помещенную в ней схему или иллюстрацию. Александров выбрал приведенную Кулешовым его собственную раскадровку пролога из «Цирка» и на кадрах бегущей за последним вагоном Марион Диксон написал: «Хорошо, что мы уехали не так...»

13

На том же «Цирке» было много забавного, даже загадочного. И об этом Л. Орлова рассказывала Г. Скороходову, даже заставляла его пораскинуть мозгами, как в любимой ею телевизионной игре «Что, где, когда?». До которой, правда (судя по тому, что в 2000-ом году детище В. Ворошилова отмечало свой 25-летний юбилей), актриса не дожила, но неважно — поверим Г. Скороходову.

«Увидеть Орлову и умереть!» так, на французский манер, можно, если бы это не звучало слишком мрачно, назвать снимок. Через день после посещения съемок «Цирка» на «Мосфильме» знаменитый писатель А. Барбюс умер у себя в номере «Националя»...

Орлова задала такую задачку. Есть ли разница в ее обличье, когда она поет и танцует на пушке и когда оказывается «на Луне».

Спрашиваемый долго ломал голову, но такой принципиальной разницы припомнить не смог. Как ни помогала ему актриса своими подсказками: «теплее», «еще теплее».

...Оказывается, сначала, когда трех «орловских рысаков», как шутливо прозвал их С. Эйзенштейн, — Александрова, Дунаевского и Лебедева-Кумача еще не осенили знаменитые «Диги-диги-ду», Орлова, прежде чем «вылететь» из нее, проделывала на пушке несколько скромных балетных батманов. Поэтому была в обычных, только в черных, в тон костюму, балетках. И в таких же оказалась потом на Луне, летая и распевая «Лунный вальс».

Но когда всех осенили «Диги-диги-ду» и полет из пушки решили переснять, балетные тапочки пришлось сменить на туфли на высоких каблуках: под виртуозный фортепьянный пассаж ее давнего друга Саши Цфасмана Орлова должна была отбить на пушке чечетку.

Так и оказалась Марион Диксон в туфлях на каблуках перед отлетом и... в балетных тапках на самой Луне. Будто, отдыхая там от земных забот (об этом она, кстати, и пела), сменила обувь на более легкую. Но об этой подмене не догадался не только игравший с Орловой в несуществующее еще «Что, где, когда?» Г. Скороходов. За все 65 лет существования фильма о ней не догадался ни один из его многомиллионных, если уже не миллиардных, зрителей...

14

И до того ли было зрителям «Цирка», чтобы замечать такие «мелочи», если свои отзывы о фильме они предпочитали писать исключительно в стихах:

И вот увидела! Явился!
Простой, веселый, как страна.
Средь грез волшебных очутился,
а в них мелькала лишь она.
      Съемка финала «Цирка» на Красной площади 1 мая 1936 года.

Теперь уж Мэри не желает
покинуть вольную страну.
С Мартыновым она летает
и в облака, и на Луну.
И звонко песню распевая,
идет с Мартыновым она.
И бодро в такт стране шагает,
любви и счастия полна!1

15

Писавшие, но так и не дописавшие, разругавшись с Александровым, сценарий «Цирка» И. Ильф и Е. Петров, пристали однажды к Л. Орловой с чисто мужским любопытством:

— Скажи все-таки, сколько тебе лет?

— Маленькая собачка до старости щенок! — ответила будущая Марион Диксон и показала язык авторам «Золотого теленка».

Так и не узнав, что героине их фильма уже 33 года, они, бросив Александрова с недоделанным, как он считал, сценарием, укатили в свою «Одноэтажную Америку».

...Вопрос о возрасте Л. Орловой мучил, конечно, не только авторов «Цирка». Вся страна ломала голову над этой непростой проблемой. Она тем более интриговала, что, как справедливо заметил Г. Скороходов, актриса с каждым новым фильмом даже молодела: в «Цирке» она моложе, чем в «Веселых ребятах», в «Волге-Волге» — моложе, чем в «Цирке», и т. д. Скороходов объясняет это одним: бесконечно молодящим актрису чувством влюбленности в своего «голубоглазого и золотоволосого бога», каким она назвала Александрова при встрече.

Правда, потом, после войны, процесс пошел с точностью до наоборот. И не потому, что угасла влюбленность актрисы в режиссера. Просто возраст, ближе к 50, брал свое, и теперь с каждым фильмом актриса выглядела старше. Это тем более интриговало. Хотя уже в 1949 году любой заинтересованный в этом вопросе мог заглянуть во второе (синее) издание Большой советской энциклопедии, где черным по белому была опубликована дата рождения «вечно молодой» актрисы: 11 февраля 1902 года.

Некоторые, наверное, так и сделали и успокоились. Или, наоборот, поразились, как в том же 49-ом году выглядела 47-летняя, выходит, Орлова во «Встрече на Эльбе». Но подавляющее большинство публики не блистало энциклопедическими знаниями, и для него возраст актрисы до самой ее кончины оставался тайной за семью печатями.

16

Между тем снятому с такими трудностями прологу «Цирка» зрители посвящали целые стихотворения:

— Держи ее, держи! — несется
в прозрачном воздухе весны.
А сердце Мэри птицей бьется,
глаза безумием полны.
К груди ребенка прижимая,
несется вдоль по мостовой.
И на ходу в экспресс влетая,
кричит: «Спаси, меня, родной!
Я Марион... Я Мэри... Маша.
Могу из пушки я летать.
Бежим от них.... Я буду ваша,
Я буду с вами выступать!»
А поезд, змейкой извиваясь,
вперед по рельсам все скользит.
К стране Советов приближаясь,
В столицу Красную летит.

И хотя Мэри бежала не «по мостовой», а по шпалам (иначе бы не споткнулась и не грохнулась с «ребенком»), и никаких «спаси меня, родной!» (Это Кнейшиц-то!), а тем более «бежим от них...» и (сразу!) «я буду ваша!» она не кричала, — стихи свидетельствуют, что второй фильм Л. Орловой и Г. Александрова захватил публику с первых же кадров.

В пурпурно-золотом наряде
И в блеске локонов волос,
В чарующем лучистом взгляде
Сиянье солнца разлилось.
      Из письма зрителя

17

Трудно представить большую популярность, чем та, которую обрела Л. Орлова после «Цирка». М. Кушниров описывает два, даже три уникальных в этом смысле эпизода.

Первый случился в Ленинграде, где одновременно с концертами Орловой проходили гастроли прославленного тогда МХАТа. После одного из спектаклей трое его корифеев: И. Москвин, его жена А. Тарасова и брат М. Тарханов захватили с собой в машину Александрова, бывшего на спектакле, пока Орлова давала концерт.

Неожиданно в центре Невского мхатовскую «эмку» перехватила милиция и вежливо, как могла только ленинградская милиция, объяснила, что проезд по проспекту временно приостановлен, ибо впереди огромная, перекрывшая Невский, толпа ждет выхода после концерта киноартистки Орловой.

Толпа действительно собралась у Колонного зала бывшего Дворянского собрания, где проходил концерт. И собралась в таком количестве, что на Невском останавливались трамваи, не только «эмки».

«Пришлось администрации филармонии подбирать после концерта восемьдесят здоровых мужиков (иногда из той же толпы), и в их живом кольце, грубо раздирающем возбужденную толпу, натянуто улыбаясь, двигалась Орлова бок о бок с аккомпаниатором Л. Мироновым. Он держал ее под руку. Крепко-крепко»

Прямо, ей-богу, как в сцене покушения Ф. Каплан на Ленина в фильме М. Ромма. Когда сами рабочие, взявшись за руки, организуют живое кольцо ограждения, чтобы террористку не растерзала возмущенная сверх меры толпа на заводе Михельсона. Намерения толпы на Невском были, конечно, прямо противоположны, но внешне это выглядело именно так...

И на искусства пьедестале
Она народа плоть и кровь.
Ей правильное имя дали
Орлова (от орла!) Любовь.
      Из письма зрителя.

А что же мхатовская «эмка»? Ее пропустили, конечно, но только после того, как Орлова, благополучно перейдя Невский, оказалась в гостинице «Европейская», куда направлялись и корифеи МХАТа со своим киноспутником. И нисколько на него не обиделись. Только посмотрели на смущенного поначалу Александрова и засмеялись. А И. Москвин, добродушно вздохнув, сказал: «Да-а, синема!»

18

Но одно дело дисциплинированные, не устраивавшие давок ленинградцы, а другое — шумная и экспрессивная Одесса.

В первый же день, когда приехавшая туда с концертами Орлова вышла из подъезда гостиницы «Лондонская», чтобы дать Александрову телеграмму о благополучном прибытии (Миронов был всегда рядом), какой-то уличный пацан узнал ее и завопил, подражая выговору Кнейшица: «Остановитесь, господа, у нее черный ребенок!» И уже через три минуты, пишет М. Кушниров, за гастролерами двигалась толпа и разрасталась так быстро, что они предпочли не давать телеграмму о благополучном прибытии, а более-менее благополучно ретироваться в гостиницу. Зато Александрова информировал на этот счет озорник И. Бабель:

«Если вы хотите знать, что делает Ваша жена, могу сообщить во всех подробностях. У «Лондонской» толпа, а на деревьях напротив ее окон сидят мальчишки и обо всем докладывают вниз: «вошла... взяла полотенце... переодевается...»

К вечеру того же дня у здания «Лондонской» действительно собралась такая толпища, что выехать «можно было только на броневике». Автопарк «Интуриста» предоставил Орловой шикарный «линкольн», и шофер с тоской прикидывал, во что обойдется машине ее крестный путь от гостиницы до Биржи. Там, в самом большом концертном зале Одессы, проходили выступления Л. Орловой.

Комедий нынче много вновь
«Ребят веселых» хвалят, судят.
Но Вас, как первую Любовь,
Всегда любить наш зритель будет.
      Из писем зрителей.

Шофер не ошибся, а вскоре и все другие шоферы Одессы, даже самые страстные поклонники кино, стали дружно отнекиваться от почетных рейсов. Их ослепительные лимузины возвращались в парк исцарапанные, измятые, скособоченные.

Но еще круче был обставлен выезд со двора гостиницы. У железных ворот изнутри вставали служащие с ведрами воды — человек пять-шесть, — и как только ворота растворялись... И так приходилось поступать каждый раз, хотя этот номер ни для кого уже в городе не был секретом и ничто не могло остудить ретивых одесситов.

После концертов приходил главный одесский брандмайор и провожал их к пожарной лестнице, по которой артисты спускались во двор — выйти снаружи было невозможно.

Милые, смешные одесситы! Знали бы они, что напишет о них потом «Московский комсомолец», отмечая один из орловских юбилеев статьей: «Мери верит в чудеса»:

«Она была фантастической американской мечтой, сказкой, от которой шалел пролетариат, никогда такого не видевший» (Н. Ртищева).

Выходит, все они — и ленинградцы на Невском, и одесситы, и миллионы других поклонников «Цирка» — просто «шалели»...

...Когда гастроли уже заканчивались, в номер к Миронову явился вежливый капитан НКВД и попросил «сделать» еще концерт для чекистов. Миронов объяснил, что времени до отъезда нет, все расписано, сама же Любовь Петровна в таком состоянии, что в пору убавить, а не прибавлять концерты. Одни громкоговорители, сказал аккомпаниатор, которые на бульваре напротив гостиницы днем и ночью гремят с музыкой из «Цирка», окончательно вывели ее из строя. Капитан даже обрадовался: «Мешалки» эти мы вмиг уберем, а вы уж похлопочите за нас. А то нехорошо получается — в воинской части выступили, а про чекистов забыли...»

Мешалки» тут же замолкли, и чекистам был «сделан» ночной концерт, к концу которого Орлова пела уже не своим голосом. Потом, в гостинице, разревелась и поклялась, что в Одессу больше никогда не поедет.

Но ровно через два года поехала снова и... нарвалась на скандал.

19

«А.Б. Пугачева пользуется огромной популярностью. Казалось бы, звание народной артистки и эта популярность обязывают А. Пугачеву к особой щепетильности и в денежных вопросах. Однако артистка, видимо, считает возможным по-иному использовать выгоды своего положения».

Можете вы представить сейчас подобный выпад? Да еще в центральной печати? А между тем именно так, без обиняков, писала газета «Советское искусство» в июне 1938 года о не менее популярной тогда, хотя пока не «народной», Любови Орловой. Да еще на самом пике ее популярности, месяц спустя после выхода на экран «Волги-Волги».

Газета сообщала, что «в Одессе должны были состояться гастроли артистки, и трудящиеся с нетерпением ждали героиню «Веселых ребят», «Цирка» и «Волги-Волги». Однако тов. Орлова потребовала от Одесской филармонии по 3 тысячи рублей за каждый концерт, не считая проездных, суточных и пр.

Дирекция Одесской филармонии не могла, разумеется, пойти на такие рваческие условия, тем более что, согласно приказу ВКИ № 640, максимальная оплата концертов тов. Орловой установлена в 750 рублей»

То есть популярнейшая артистка, краса, можно сказать, и гордость нации, захотела лишь в четыре раза больше положенного. Можно представить, какую надменную, даже снисходительную усмешку это вызовет у теперешних, ничем, кроме зрительских сборов, не ограничивающих себя звезд шоу-бизнеса и театральной антрепризы. У той же Аллы Борисовны, берущей за концерт чуть ли не 100 000 долларов.

«Однако Орлову, — продолжает «Советское искусство» изгаляться над всенародным кумиром, — не удовлетворила позиция, занятая Одесской филармонией, и в обход нормального порядка артистка вошла в соглашение... с ее месткомом об организации 8 концертов по 3 тысячи за каждый».

Вот ведь как приходилось выкручиваться «звезде», о которой уже слагали стихи, именем которой назовут потом улицы и пароходы! А с каким месткомом, какой «филармонией» надо входить в соглашение сегодня тем, о которых не пишут пока стихов и вряд ли назовут что-то их именем? Разве что с «месткомом» фирмы, организующей гастроли...

«Нелишне заметить, — не успокаивается «Советское искусство», — что аппетиты тов. Орловой не всюду получают должный отпор. Совсем недавно в Киеве она ухитрилась сорвать с Украинского управления по делам искусств по 3300 за каждое выступление».

Сколько же, интересно, это на сегодняшние деньги, на те же 100 000 «условных» пугачевских единиц? Неужели такая баснословная сумма, что из-за нее надо пригвождать к столбу «примадонну (как теперь ее называют) сталинского экрана»? Во всяком случае, нехитрые расчеты показывают, что для того, чтобы уравнять то, что просила Л. Орлова в 38-м, и то, что требует А. Пугачева сейчас, доллар тогда должен был стоить не больше 3 копеек!

...Можно представить, как ждали одесситы приезда Орловой теперь, после «Волги-Волги»! Как мальчишки занимали места на деревьях против «Лондонской». Но ни те ни другие не подозревали, какие финансовые страсти кипели в двух шагах отсюда, в стенах Одесской филармонии, с подачи которой «Советское искусство» сообщало и такое: «Своеобразную, мягко говоря, позицию занял в отношении тов. Орловой и начальник Одесского управления по делам искусств тов. Фишман. Когда директор филармонии тов. Подгорецкий обратился к Фишману за разрешением вопроса о гонораре Орловой, т. Фишман не нашел ничего лучшего, как посоветовать тов. Подгорецкому «оформить» концерты Л. Орловой совместно с каким-нибудь ансамблем, квартетом, словом, как-нибудь прикрыть беззаконные требования артистки».

А еще говорят, что в советское время отсутствовала свобода печати! Ведь «Советское искусство» не могло не знать, что артистка, на которую оно поднимает руку, любимица не только всего советского народа, но и лично товарища Сталина. Однако не побоялось ведь! Как и тов. Подгорецкий в Одессе, который нашел в себе мужество отказаться от подобных комбинаций, справедливо квалифицируя их как жульничество.

«Всесоюзный Комитет по делам искусств (во куда махнули! — Ю.С.) должен заинтересоваться этим возмутительным делом, а тов. Орловой надлежит понять, что ее поведение недостойно звания советской артистки». Не только «тов. Орловой», но и тов. Александрову, который, естественно, бросился на защиту жены и кое-как, пользуясь своими немалыми связями, замял дело, а может, еще и поддал кому следует, тому же «Советскому искусству»...

20

Но одна, хоть и скандальная, публикация в «Советском искусстве» не могла, конечно, хоть сколько-нибудь поколебать мнение советского народа о своей любимице. Тем более кто это «Советское искусство» читал на том же, скажем, Челябинском тракторном заводе им. Сталина? Где актрису удостоили самой дорогой для нее, как она считала, награды: намного превышающим план поршневым, в честь ее, кольцом.

Об этом необычном подарке Орлова рассказала соседу по внуковской даче, поэту В. Гусеву; он написал о нем целую мини-поэму, и под названием «Кольцо» она была опубликована в «Правде» 1 мая 1937 года. И по ней — Гусев был мастером излагать события в их последовательности — можно проследить, как развивались события в Челябинске в декабре 1936 года:

Объехав с концертами Свердловск и Пермь,
и прочие города,
экспрессом в Челябинск, на Энский завод
приехала кинозвезда.

О том, как разворачивались события дальше, послушаем уже не Гусева, а Д. Щеглова, назвавшего поэта почему-то Владимиром (на самом деле тот был Виктором), а челябинские поршневые кольца — «сакральными». «Далее в несколько умиленно-слезливом духе живописуется приезд актрисы и то, как «сели две тысячи человек в зал на тысячу мест», затем, как она пела, «волнуясь вдвойне, втройне», и наконец, явление старика Петрова с какими-то сакральными кольцами:

...Когда она смолкла, старик Петров
Волненья сдержать не смог.
Он вышел на сцену и кратко сказал:
— Вы пели, товарищ, так...
Мы вам цветы принесли в подарок.
Но цветы — растенье, трава, пустяк.
И даже лучшим из этих цветов
не выразить наших сердец.
Мы десять тысяч в смену даем
поршневых прочных колец.
И мы ответим своим трудом
песням прекрасным таким.
И ровно двенадцать тысяч колец
Мы через неделю дадим.

Перечислив вместе с В. Гусевым города и подарки, которые получала в них Орлова («И увядали в квартире ее // полные красоты // мурманские, и тбилисские, // и киевские цветы»), Д. Щеглов пишет:

«Обняв кряжистого ветерана, Орлова всплакнула и уехала в Магнитогорск».

Опять В. Гусев:

А через неделю поезд ее
обратно в Челябинск примчал.
И снова был переполнен зал,
и голос ее звучал.
И преподнес ей старик Петров
сияло его лицо
двенадцать тысяч двести десятое
поршневое кольцо.

Это для рифмы, насчет которой В. Гусев был слабоват. На самом деле челябинцы преподнесли Л. Орловой аж на четыре кольца больше — 12214! И на одной половине рекордного кольца было выгравировано: «Заслуженной артистке республике Л.П. Орловой», на другой: «Нам песня строить и жить помогает».

«Человеку, затратившему на них свой труд, зрители принесли в подарок плоды своего труда».

21

«Во всем должна быть доля абсурда», — любил говорить один печальный и великий человек», — пишет Д. Щеглов. — Эта идея ощутимо довлеет над стихотворением В. Гусева «Кольцо».

Между тем сама актриса никакого «абсурда», даже «доли» его, не усмотрела в подаренном ей поршневом кольце. И, возвращаясь из Челябинска, послала на завод телеграмму, которая до сих пор хранится в музее ЧТЗ:

«Уезжаю с большой творческой зарядкой, с чувством гордости и признания за ценнейший подарок — 12-тысячное поршневое кольцо. Желаю вашему коллективу от всего сердца успехов, достижений в строительстве и укреплении социалистической Родины».

А В. Гусеву на следующий день после публикации «Кольца» в «Правде» артистка направила благодарственное послание:

«Дорогой Виктор Михайлович!

Я счастлива, что случай, происшедший со мной на ЧТЗ, послужил Вам темой для чудесного стихотворения, напечатанного вчера в «Правде».

Я горжусь тем, что я и многие мои товарищи своим искусством могут быть полезны нашей стране в ее достижениях и победах!

Милый Виктор Михайлович! Вы так хорошо, так тепло и человечно все описали в своих стихах, что я ими воодушевлена и растроганна до слез. Крепко, крепко жму вашу руку.

2 мая 1937 г.»

А спустя два года, за месяц до одесского «скандала», Орлова писала о челябинском кольце в «Вечерней Москве»:

«Говорят, что в капиталистических странах буржуа дарят любимым актрисам дорогие кольца и прочие драгоценности. Таков унизительный обычай стран, где люди привыкли покупать все, даже человеческое вдохновение.

В советской стране, в гор. Челябинске, советской киноактрисе рабочие поднесли кольцо... Никакие драгоценности мира не могут сравниться с этим подарком. Человеку, затратившему на них свой труд, зрители принесли в дар плоды своего труда.

И когда меня спрашивают, почему мне весело, почему так радостно жить, я отвечаю: потому что только в нашей стране возможны такие незабываемые явления».

...О челябинском кольце актриса вспоминала всю жизнь. В интервью «Социалистической индустрии» (почему-то эта газета питала особую слабость к Орловой и Александрову), посвященному 70-летию актрисы (в отличие от других изданий, газета тактично не упомянула о дате), Орлова говорила:

«В 1947 году мы с режиссером Г. Александровым возвращались с Венецианского фестиваля, где показывали наш фильм «Весна» (Л. Орлова разделила там первое место как актриса с И. Бергман. — Ю.С.) и сделали остановку в Париже. Там приняли участие в большой пресс-конференции. Западные журналисты задавали самые разные вопросы, в том числе весьма каверзные. И вдруг такой:

— Скажете, госпожа Орлова, в Советском Союзе кинозвездам преподносят ценные подарки?

Я на мгновение задумалась (вспомнила, наверно свой пассаж в «Вечерке» о подарках буржуа. — Ю.С.) а потом ответила:

— Однажды я получила кольцо, ценность которого даже трудно переоценить.

Журналисты переглянулись, как мне показалось, удивленно и недоверчиво. И тогда я рассказала историю, происшедшую в Челябинске, историю рабочего подарка.

В зале вдруг наступила глубокая тишина. А потом — гром аплодисментов».

...Л. Орлова уже не узнала еще об одном эпизоде, связанном с челябинским кольцом: воспоминания начальника того самого поршневого цеха ЧТЗ С. Мирошниченко были опубликованы после ее кончины.

...Несколько дней спустя после отъезда артистки из Челябинска его, перед командировкой в США, вызвал нарком тяжелой промышленности С. Орджоникидзе.

Когда Мирошниченко вошел, товарищ Серго пошутил:

— Это тот, кто артисткам колечки раздаривает?

— Почему же не обменяться сувениром с народной артисткой? — пошутил в свою очередь Мирошниченко.

— Она еще не «народная», — тут же поправил замнаркома.

— Литейщики сказали, значит будет «народной», — сказал нарком. Литейщики не ошибаются.

22

...Прошло чуть больше полутора месяцев и Наркома Орджоникидзе не стало. Эта весть застала Орлову, в которую он так верил, в доме... писателя М. Булгакова.

Начиная с 1936 года автор «Мастера и Маргариты» начал читать написанные им главы романа ближайшим друзьям. Среди них были и друзья Александрова («Друг моего друга Александрова Чарли Чаплин» — острил Н. Богословский) — композитор В. Шебалин, возглавивший недавно комиссию, снявшую с режиссера и Дунаевского обвинение в плагиате «Марша веселых ребят», и художник П. Вильямс, кисти которого принадлежит одно из самых необычных полотен Третьяковки (вернее, ее запасников) — портрет Александрова 1933 года с гитарой и девочкой на первом плане, жующей почему-то огурец.

После нескольких авторских читок Шебалин и Вильямс передали М. Булгакову, что Александров и Орлова сочли бы за честь присоединиться к слушателям романа. Булгаков не возражал, и несколько вечеров режиссер с актрисой наслаждались главами «Мастера и Маргариты» в авторском исполнении. А может, и мечтали о его маловероятном, когда-нибудь, осуществлении... С Орловой, конечно, Маргаритой. И с тем набором кинематографических трюков, которыми, как никто в СССР, владел Александров.

...18 февраля 1937 года актриса слушала Булгакова одна: Александров не смог из-за дел. И вдруг поздно вечером, когда, отужинав с Булгаковыми, слушатели уже собрались расходиться, позвонил Александров и сообщил, что только что... от разрыва сердца умер Серго Орджоникидзе. Для всех это сообщение, как вспоминают, прозвучало шоком.

23

В том же 36-м, в котором Л. Орлова удостоилась «поршневого кольца», ей была оказана другая честь: участвовать в числе лучших женщин страны в обсуждении, а практически в одобрении проекта Закона... об абортах. Ответственным редактором на радио для артистки был заготовлен и зачитан ею приводимый М. Кушнировым текст.

В общем и целом приветствуя, разумеется, мудрый проект правительства «О матери и ребенке, о семье и абортах», актриса «позволила себе внести в него некоторые поправки и дополнения.

Об алиментах: «нерационально наказывать отца-неплательщика тюрьмой, его надо заставить работать».

Об абортах: «В пункте об абортах не должно быть обреченности. В советском обществе есть много самостоятельных женщин, много профессий, в которых женщина успешно конкурирует с мужчиной... Беременность вырвет женщину из ее работы, может быть, в тот момент, когда она завершает грандиозный проект, или готовится к героическому перелету, или завершает работу над большой ролью, на которую она потратила несколько лет жизни (в течение которых можно было пару раз, не в ущерб «большой роли», родить. — Ю.С.), и, может, в этот ответственный момент своей жизни, своей общественной и политической биографии она вынуждена все бросить и потерять год времени. Пусть в таких случаях женщина родит несколько позже. Пусть в этих случаях ей будет разрешен аборт. Пусть женщина знает, что закон — это не рок.

Мне кажется, что в последнее время все женщины собираются рожать, что всем хочется иметь ребенка. Мне самой хочется ребенка (особенно, наверное, после того, как сыграла «маму» в «Цирке». — Ю.С.), и я его непременно буду иметь. И это естественно. Жить все радостнее и веселее. Будущее еще более замечательно. Почему не рожать?»

Особенно ей, в ее уже 34! И многие из друзей Орловой восприняли ее обещание собственного ребенка всерьез, как намерение подать пример широким массам. «Иные знакомые смельчаки, — пишет Кушниров, — интимно понижая голос, полушутливо спрашивали: «Ну, когда?..»

«Никогда!» — должна была так же, может, полушутливо ответить актриса, судя по тому, в чем она признавалась потом своей внучатой племяннице:

— Знаешь, я насмотрелась на твою бабушку и твою мать. Это ведь постоянный страх — дети. Сначала боишься забеременеть, потом рожать, а дальше, до гроба, страх за ребенка.

М. Кушниров, не зная, видимо, об этих откровениях так и не состоявшейся матери, приводимых Д. Щегловым, приставал ко второму человеку, от которого это зависело: почему у них с Орловой не было детей?

«А спрашивал я несколько раз, — подчеркивает Кушниров, — надеясь однажды услышать более обстоятельный ответ, нежели обычно». Но так и не услышал: Александров каждый раз закрывал эту тему короткой фразой: «Сначала она не хотела, потом не могла...»

А когда кто-то и пытался укорить ее в этом плане, отделывалась шуткой. Однажды они были на даче у известного конструктора авиадвигателей А. Микулина и его красавицы-жены Гарен Жуковской, сыгравшей примадонну оперетты в «Весне». Крепко выпив, генерал стал отпускать Орловой бесконечные комплименты и, чуть не плача от искренней досады, посетовал на то, что она — такая женщина! — не познала радостей материнства. Сидящих за столом слегка передернуло. Жена вроде бы шутливо, но ощутимо хлопнула конструктора по наголо выбритой голове. Но Орлова не смутилась, засмеялась и опровергла «домыслы» хозяина: «Познала! И сполна. Мой Гришенька, — она показала на смущенного почему-то больше всех Александрова, — сто очков любому младенцу даст. С меня его одного вот как хватает!» И хотя это была сущая, как пишет Кушниров, правда, но правда и то, что муж, даже самый беспомощный в быту (а им Александров никогда не был), не может заменить женщине ребенка...

И вообще о каких детях идет речь, если, как теперь пишут: "...Представляющийся почти астральным брак Орловой и Александрова. Отсутствие детей на официальных фото компенсируют невнятные пленэрные щенята в корзинках, а намек на бытовые семейные нежности — товарищеские рукопожатия».

А впрочем, почему у всех у нас — у меня, Кушнирова и Щеглова и особенно у тех, кто пишет о «невнятных пленэрных щенятах», — отсутствие детей у Л. Орловой вызывает столько вопросов? Это, в конце концов, право каждой женщины. Актриса А. Демидова, например, совершенно однозначно призналась, что никогда и думать себе не позволяла о ребенке...

Читателей это, видимо, немало удивило, и вскоре тот же вопрос для уточнения, возможно, позиции актрисы задал ей «АИФ»:

— Не хотели ли вы когда-нибудь родить ребенка?

— Нет, — повторила Демидова, но сделала ответ более пространным. — Мне интересно наблюдать за чужими детьми. Особенно когда они играют стайкой во дворе или тихо сидят в уголочке и рисуют.

Остается только благодарить Бога, что во времена Орловой пресса не терзала актрис такими вопросами...

24

Орлова не только зачитывала заготовленные для нее тексты на радио, но и сама довольно периодично писала и публиковала их в печати:

«Как приятно жить и работать в сталинскую эпоху! — пишет она. — Легко и приятно творить в обстановке всеобщего внимания, теплоты и поддержки. Партия, правительство, лично тов. Сталин уделяют огромное внимание советской интеллигенции. И сам по себе этот факт накладывает на нас большую ответственность и большие обязанности.

Мы находимся накануне исторического XVIII съезда партии. Каждый из работников искусств, в частности мы, киноактеры, обязаны приложить все свои силы для создания образов, отображающих величие нашей Родины».

25

Перед началом работы над «Волгой-Волгой», сообщает М. Кушниров, Александров и Орлова отдыхали в Ессентуках, в санатории ВЦСПС. Устав от безделья и от отсутствия интересных людей, Орлова позволила уговорить себя на единственный, для отдыхающих, концерт, но только в последний вечер, перед отъездом.

На этот концерт сбежалась вся минераловодская знать. Из Кисловодска прибыл целый взвод украинских наркомов во главе с их тогдашним председателем, а потом Первым секретарем ЦК Украины П. Шелестом.

После концерта наркомы сочли за честь зайти за кулисы, познакомиться. Был накрыт чайный столик с печеньем. Но Шелест насмешливо оглядел его скудное убранство и, раскрошив пальцами печенье, сказал своему пищевику: «На этот мусор наплевать и забыть. Веди нас по своему ведомству!»

Нарком-пищевик ведет компанию в местный — напротив театра — ресторан. Но время позднее, ресторан закрыт, и его директор-грузин на все вопросы украинского пищевика отвечает одним «нэт»: шашлыки, форель, сациви, плов какой-нибудь — все «нэт».

— Ну, а вино, фрукты есть?

— Это есть.

И директор приносит одно из самых скверных тогда вин «Кровь Грузии» и поднос крохотных яблок. Наркома в насмешку заставили отведать «грузинской крови» и закусить горе-яблочком. Сделав это, он склонил перед Орловой повинную лысую голову: «Приезжайте завтра в Кисловодск с товарищем супругом. Я исправлюсь, клянусь!»

И сдержал наркомовское слово. После прибытия в правительственный санаторий Орлову с «товарищем супругом» усадили в большой открытый автомобиль, украинские наркомы расселись по другим машинам, и вся компания покатила в Храм Воздуха, знаменитый тогда ресторан в горах. Впереди мчался грузовичок с музыкантами-грузинами, и их музыка всю дорогу сопровождала кавалькаду.

«Валтасаров пир, — пишет Кушниров, — на котором была представлена вся съедобная фауна и флора Кавказа (и которому позавидовал бы, наверное, Сталин в одноименном, «Пиры Валтасара», фильме по роману Ф. Искандера. — Ю.С.) длился до вечера. До отхода московского поезда.

Прощание происходило на кисловодском перроне. И пока оно бесконечно долго длилось, поезд покорно стоял, презирая расписание. Потом подошел главный кондуктор: «Дорогие гости, прошу за мной!» Все подумали, что он зовет в вагон, занять наконец места, и стали прощаться. Однако шеф-кондуктор повел всех (и отъезжающих и провожающих) к вагону-ресторану, но провожающих попросил остаться, а Александрова с Орловой провел внутрь. Посреди вагона стоял отдельный столик, на котором возвышался пандусообразный, как финальная декорация «Цирка», торт с кремовой вязью на вершине: «Орловой».

Пока хозяйка торта размышляла, везти ли ей именное чудо целиком в Москву или разрезать его и угостить всех провожавших, к Александрову неслышно приблизился начальник вокзала и шепотом доверительно спросил: «Товарищ Орлов, разрешите отправлять поезд? Или как?»

26

Одни готовили и дарили Орловой роскошные торты, другие изливали ей свои восторги в выспренних и одновременно искренних стихах:

Какое счастье быть пред Вами,
Какое счастье видеть Вас,
Какое счастье вместе с Вами
Смотреть на все, что окружает Вас.
Какое счастье жать Вам руку,
Какое счастье Вас любить,
Какое счастье Вашу муку
Принять и вместе с нею жить.
Какое счастье следовать за Вами,
Какое счастье думать и мечтать о Вас.
Какое счастье преклоняться перед Вами,
Какое счастье умереть за Вас!

27

После десяти лет дружной совместной работы уход Александрова в самостоятельное творчество С. Эйзенштейн воспринял очень болезненно. Его недовольство было усугублено сугубо личным мотивом. Получалось, что Александров оставил его в том числе и ради Орловой. «И она, — считает М. Кушниров, — платила Эйзенштейну равной неприязнью — такой, на которую решалась в жизни редко.

Л. Орлова не сразу осознала себя «злодейкой-разлучницей» С. Эйзенштейна и Г. Александрова. И на буклете «Веселых ребят», который Александров подарил Эйзенштейну с надписью: «Дорогому учителю, учившему меня другому», бесхитростно приписала: «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет.

Однажды режиссер Лео Арнштам оказался свидетелем мимолетной сценки в коридоре студии. Эйзенштейн настойчиво стучался в дверь просмотрового зала, где, как выяснилось позже, Орлова смотрела материал своей картины. Эйзенштейн нервничал, поглядывая на часы, и громко, чтобы слышали в зале, чертыхался. Вдруг дверь распахнулась, да так резко, что если бы Эйзенштейн случайно не отодвинулся, его бы отбросило ударом. Из зала выскочила Любовь Петровна и, ни на кого не глядя, рванулась по коридору, громко бормоча на ходу: «Наш гений от вежливости не умрет!»

Так же, как когда-то Мэри Пикфорд при появлении на голливудском приеме Чарли Чаплина с сарказмом шепнула сидящему рядом с ней Александрову:

— А вот и наш гений!

28

Самой обширной — и в мирное время, и в годы войны — была у Л. Орловой армейская корреспонденция.

«На необъятной территории нашей страны, — писали ей в 40-м, — как в недрах земли, так и в лесах, морях, реках, озерах, горах, в полях, в тундре, в тайге таятся неисчислимые богатства, которыми природа так щедро наделила Советский Союз.

К числу таких богатств относитесь и вы, Любовь Петровна! Следует только добавить, что вы всегда с удовлетворением и готовностью посещаете красноармейские части. В нашей вы были впервые в 1938 году. В тот год, 23 октября, в 18.00 по московскому времени, вы посетили наш полк. Сегодня у нас опять праздник:

Сегодня Вы в нас воскресили
моменты тех переживаний.
Вы к нам пришли — мы Вас просили,
Вы к нам пришли без опозданий.
Приветствуем еще раз снова,
Вас, друг бойцов, Любовь Орлова!
Вам обеспечено всегда
Красноармейское «Ура!»

29

Казалось бы, что могло огорчить жизнь актрисы в эти счастливейшие для нее 30-е? Живи, как говорят, и радуйся!

Единственным, что ее не столько огорчало, сколько заботило и раздражало, был... собственный дом. Где, вспомнив свое дворянское прошлое, привередливым цербером — благо, после того, как ее дочь стала знаменитой, для этого появились материальные возможности, — утвердилась мать актрисы, Евгения Николаевна Орлова, в девичестве Сухотина, свойственница великого писателя, племянница его зятя и пр. и пр.

Уж на что невозмутимым характером обладал Александров, но и его присутствие следящей за всем молчаливой тещи — лучше бы уж говорила что-нибудь, придиралась! — выводило из душевного равновесия.

И тогда супруги — теперь они могли себе это позволить — переселялись из собственного дома в... гостиницу «Метрополь».

«Возникала вдруг необходимость, — описывает их измышления перед «маменькой» Д. Щеглов, — выехать на какой-то симпозиум в Подмосковье. Требовалось присутствие как Александрова, так и Орловой. После симпозиума в планы входили творческие вечера и концерты. Как долго? Пока неизвестно. Домработница, кухарка и родственники проходили дополнительный инструктаж.

Они уезжали, и Евгения Николаевна оставалась со своим Бимкой (любимый шпиц маменьки. — Ю.С.) и враждебным, малопонятным и, честно говоря, недостойным того, чтобы быть понятым, миром.

Проходила неделя, другая. Орлова звонила домой, узнавая о здоровье матери, ее настроении, о Бимке. Творческие вечера и концерты проходят совершенно замечательно, — лучше трудно себе представить, пожалуй, придется задержаться еще на пару недель...

Вряд ли воображение Евгении Николаевны смогло бы вместить то, что все эти звонки совершались из комфортабельного люкса «Метрополя». Евгения Николаевна так никогда и не раскрыла тайну внезапных «подмосковных» отъездов. Тем более что на фоне частых концертных поездок Орловой эти «метропольские» отлучки дочери выглядели вполне убедительно.

30

Ни к одной своей роли Орлова не готовилась так тщательно, как к роли ткачихи Морозовой в фильме «Светлый путь».

«Пожалуй, — писала она, — я могу сказать, что в какой-то степени сама вместе с Таней прошла путь, проделанный ею, — от простой черной домашней работы до квалифицированного труда у ткацкого станка. Первая часть этой задачи не требовала от меня специальной подготовки: таким умением обладает каждая женщина. Но на экране Таня в течение нескольких минут работает на ткацком станке. Я должна была провести эту съемку так, чтобы зрители, среди которых будут ведь и настоящие, опытные ткачихи, поверили бы, не усомнились в подлинно высоком мастерстве владения Морозовой станком. И для этого мне пришлось, как и самой Тане, учиться ткацкому делу. Три месяца я проработала в Московском Научно-исследовательском институте текстильной промышленности под руководством стахановки-ткачихи В.П. Орловой (такое вот совпадение — и отчества и фамилии! — Ю.С.). Кроме того, во время съемок на Ногинской (Глуховской) фабрике моими постоянными сожительницами были потомственные русские ткачихи.

...Я успешно сдала техминимум и получила квалификацию ткачихи. Быстрому освоению профессии помогло и то, что я занималась не только на уроках. Ткачиха должна обладать очень ловкими пальцами, чтобы быстро завязывать ткацкий узел, достигается это путем длительной тренировки. И я отдавала этой тренировке все свободное время. В сумке я всегда носила моток ниток, как другие женщины носят вязанье. Я вязала ткацкие узлы везде и всюду. Ткацкими узлами я перевязала дома бахрому скатертей, полотенец, занавесей».

«Так что домашнее хозяйство актрисы, — шутила пресса, — понесло значительный ущерб».

Другие «издержки производства» нанесли «ущерб» не только домашнему хозяйству актрисы, но и ей самой. В первый же день обучения у своей знаменитой тезки Орлова, пытаясь, согласно инструкции, «легким вздутием губ» вытянуть нитку из челнока, втянула ее в себя так глубоко, — сообщает Кушниров, — что пришлось долго и мучительно изымать ее из дыхательного тракта.

Как бы то ни было, «когда Орловой был освоен «лабильный» станок и даже «поцелуйный батан», — сообщала пресса, — процесс ее обучения посчитался законченным».

Однако едва закончился этот «процесс», пришлось приступать к другому обучению езде на автомобиле. Это далось актрисе гораздо легче, чем «поцелуйный батан».

«Двадцать шестого (августа 1939 года. — Ю.С.), — пишет она аккомпаниатору Миронову, — состоялись первые съемки «Золушки» (первоначальное, до переименования его Сталиным в «Светлый путь», название фильма. — Ю.С.). Проезды на машине по павильонам (только что открывшейся ВСХВ. — Ю.С.). Ездила сама за рулем. Жертв нет».

31

Спустя несколько дней, 7 сентября, встретив Орлову там же, на ВСХВ, пришедший на осмотр Выставки корифей МХАТа В. Качалов сфотографировался с ней — Таней Морозовой.

А спустя пять лет, в Барвихе, написал на этом фото стихи:

Смотреть и слушать Вас я рад,
как 10 лет тому назад2.
Люблю я Любочку Орлову
и поклоняюсь, верьте слову!
Пять лет уже промчались ровно
с тех пор, как Вы, Любовь Петровна,
со мной снялись в Москве, Любовь
Орлову я увидел вновь.
Пять лет, тяжелых и суровых3,
весьма состарили меня.
Но пощадили Вас. И я
все так же нежно и любовно
гляжу на Вас, Любовь Петровна!

Так «любил» и так «поклонялся», что собирался в паре с М. Блюменталь-Тамариной изобразить «жюри» на Олимпиаде художественной самодеятельности в «Волге-Волге»...

32

В отличие от «Волги-Волги», Сталин не пришел в восторг от следующего фильма Александрова «Светлый путь». И режиссер с актрисой не на шутку загрустили, особенно потому, что за полгода до окончания фильма Сталин оповестил страну об учреждении высшей, своего имени, премии в области литературы и искусства. А так как премия присуждалась за последние, естественно, достижения, то ее получение показалось звездной паре проблематичным. И Орлова, считает М. Кушниров, зная сталинскую непредсказуемость, даже мучилась бессонницей...

«Вечерами, — пишет он, — гуляя по Глинищевскому переулку, Александров и Орлова встречали В. Немировича-Данченко, соседа по дому, одного из председателей Комитета по Сталинским премиям, и с напускной беззаботностью, но выжидательно, поглядывали на него. Прикладывая руку к шляпе и любезно улыбаясь, он проходил мимо, давая понять, что решения еще нет. Но вот в один из таких вечеров он приостановился, улыбчиво поглядел на соседей и выразительно кивнул.

Новоиспеченные лауреаты тут же уехали во Внуково поджидать официальных подтверждений. Через день, 15 марта 1941 года, они, как всегда, вышли поутру на прогулку на заснеженную улицу, ведущую к Внуковскому шоссе. И тут же увидели вдалеке свою машину, рано-рано отъехавшую в Москву за покупками и газетами. Шофер, на ходу открыв дверцу, высунулся из кабины и, потрясая газетой, закричал: «Поздравляю лауреатов первой степени!» И, не успев вывернуть руль, глубоко зарылся в кювет».

Люблю я Любочку Орлову
И поклоняюсь, верьте слову!
      В. Качалов.

В официальном сообщении было четко указано, что Сталинская премия первой степени дана Александрову и Орловой за картины «Цирк» и «Волга-Волга». Последняя картина, таким образом, достойной премии не признавалась. Так что это был «праздник со слезами на глазах»...

33

Однако мнение народа, даже такого послушного, как советский, не всегда совпадало с мнением Главного кремлевского критика. И о «Светлом пути» зрители сочиняли целые поэмы:

Морозова задумала большое дело.
О, как душа в ней вся горела!
Решив, на собственный свой риск и страх,
взялась работать на шестнадцати станках.
...Финал! Мечты сбылися, наконец.
В Москве Танюша. Вот дворец!
Сияют залы, блеск огней!
Как мило-трогательно в ней
Такое нам понятное волненье.
Вдруг гром рукоплесканий и смятенье!
— Морозову, Татьяну! Орден! Награждают!
Она встает, идет вперед. Ее уж ожидают.
Стол близок, но как долог путь...
Воздушная, как греза, и боясь вздохнуть,
С слезой, нависшей, как алмаз,
у потемневших от волненья глаз.
О, дивный сон! Пред ней награда.
У Тани радостно сияют очи.
Какое счастье и отрада
За все пережитое и за ночи,
когда труда великого идея,
как новая заря, уж пламенея,
в ее уме уже рождалась.
А дальше «Светлый путь» — она его дождалась!

34

Но народ народом, а для вождя лучше «Волги-Волги» все равно ничего не было.

...В 1939 году после парада физкультурников в Кремле состоялся гранд-прием, рассказывает Кушниров. Участвовать в котором удостоились самые избранные, не более двух десятков человек. Орлова, естественно, в их числе.

Она собралась исполнить по одной песне из трех своих тогдашних фильмов: «Веселых ребят», «Цирка» и «Волги-Волги». Аккомпаниатор Миронов не советовал ей петь пушечную шансонетку «Диги-диги-ду» — вряд ли она придется Сталину по душе. Вождь действительно не проявил по поводу коронного номера актрисы особенного энтузиазма и сделал несколько равнодушных хлопков. Но когда Орлова запела «Песню о Волге», он улыбнулся, подхватил мелодию, сначала тихо, потом громче и в конце концов запел во весь голос и предложил свите присоединиться к своему дуэту с Орловой.

Но это был еще не триумф. Триумф начался потом, когда концерт кончился и его участников развели по столам... В какой-то момент Любови Петровне захотелось выпить за Сталина, и она поднялась, чтобы подойти к нему. Но то ли она сделала это слишком решительно, то ли охрана ничего не поняла, но несколько человек одновременно метнулось ей наперерез. Она приостановилась, растерянная. Сталин приподнял голову, мигом оценил обстановку и, коротким жестом отправив ретивых церберов на место, поднялся с бокалом в руке:

— Говорите, товарищ Орлова! Мы вас внимательно слушаем. Говорите сколько хотите! Будем все стоять и слушать...

И конечно же, все — и члены Политбюро и зал — поняли эти слова, как должно было понять. Встали и слушали.

35

Вернемся, однако, к публицистике Л. Орловой тех лет. Не всегда она была сугубо гражданской, не всегда о «мудрой заботе партии и правительства».

Летом 1940 года Л. Орлова опубликовала в журнале «Смена» статью «Мнимый блеск» с подзаголовком: «Ответ моим корреспондентам»:

«Недавно я получила письмо из Бобруйска от ученицы 9-го класса Ксении Л. Она пишет:

«Воображаю, как это приятно стоять перед кинокамерой и распевать разные песенки и знать, что тебя услышат во всех городах и будут тебе хлопать из всех сил. Я очень завидую вашей чудесной красивой жизни, мне даже кажется, что отдала бы всю свою жизнь, только бы пожить так денечек, как живете вы, Любовь Петровна. Особенно мне нравится кадр, в котором вы танцуете на пушке...»

Откровенно говоря, меня обидело это признание. Девушку, видите ли, больше всего привлекают в кино наряды, эффектные выходы на аплодисменты, «красивая жизнь». У Ксении прямо-таки кружится голова от всего этого блеска.

Но когда после тяжелых, порой изнурительных съемок приходишь домой и читаешь другое письмо, от Гали Г. из Херсона, то становится даже неприятно.

«Все наши девочки, — пишет Галя Г. — говорят, что я очень похожа на вас. Я тоже очень хорошо пою и умею танцевать очень много танцев. Особенно хорошо получаются у меня чечетки. А главное — у меня такие же, как у вас, глаза и такая же улыбка. В общем, напишите мне срочно: может ли из меня что-нибудь выйти? Я давно мечтаю сыграть такую роль, как Марион Диксон. Смогу ли я ее сыграть на кинофабрике «Мосфильм»? Высылаю Вам свое фото, по которому вам все станет ясно».

Нет, Галя, из ваших слов и вашего фото ничего не ясно. Ни хорошенького личика, ни живописных локонов, ни уменья танцевать еще недостаточно, чтобы стать актером.

Если человек малокультурен, если у него нет общеобразовательной подготовки, то даже при значительном таланте вряд ли из него выйдет хороший актер. Но находятся школьники, которые, не научившись еще грамотно писать, воображают, что профессия актера им уже по плечу.

Вот что пишет ученица 6-го класса Клава И. из Ярославля:

«Мне очень хочется играть в кино. Но мои родные не хочут этого понять... Помогите мне устроиться в артистки. Я через два месяца заканчиваю 6-ой класс. Пажаласта напишите мне скорее, хватит ли этого, чтобы стать артисткой, как вы, или мне еще придется кончать за семилетку. Если это не важно, то я приеду к вам в Москву...»

Убеждена, что Клаве И. никогда бы не пришло в голову послать письмо на какой-нибудь завод с просьбой взять ее немедленно на работу инженером. Почему же она решила, что, не овладев даже грамотой, она может быть актрисой?

От души желаю, чтобы и Ксения Л., и Галя Г., и Клава И. серьезно призадумались над своим будущим».

Интересно, живы ли эти Ксюша, Клава и Галя, и как сложились их судьбы после наверняка неожиданной для них да еще публичной отповеди любимой актрисы?

36

Впрочем, к таким «частным» темам Орлова прибегала редко. В основном она откликалась на события государственного масштаба. На присоединение, например в 1939 году к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии:

«Когда-то эти земли были землями белорусского и украинского народа, писала она в «Комсомолке». — Одни и те же дожди их поливали, одно и то же солнце светило на них, и одни и те же ветры проносились над их долинами и холмами. Но два десятилетия назад через эти земли прошла граница. Для одной части белорусского и украинского народа земля окуталась могильным мраком, для другой — она расцветилась необычайными красками, какими может блистать только земля счастливых людей.

На одной части земли, на Западе, люди даже петь разучились, им запрещали петь. В звуках украинской или белорусской песни угнетатели видели для себя опасность. Эти песни могли напомнить обездоленным о другом мире, начинавшемся так волнующе близко, вот за этим леском, вот за этой деревенькой... Теперь песня вырвалась на свободу. Миллионы уст еще недавно искали слова проклятья, чтобы выразить свою ненависть к польской панщине. Теперь эти миллионы уст ищут непривычные для них слова счастья, чтобы восславить новую жизнь, Красную Армию, советское правительство, мудрого Сталина.

Я гляжу на счастливые лица окружающих меня людей, случайно встреченных на улицах, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, в метро, и думаю, что же происходит там, в Западной Украине и Западной Белоруссии? Какой же потрясающей силы должно достигать чувство счастья у наших братьев из далеких сел и городов, освобожденных теперь Красной Армией!»

Л. Орлова не только письменно откликнулась на присоединение к СССР «старых» новых земель. «В Западную Украину и Западную Белоруссию, — сообщала пресса в октябре 39-го, — выехали на гастроли концертные бригады ГАБТа СССР и Всесоюзного концертно-гастрольного объединения в составе И. Козловского, М. Рейзена, Р. Зеленой, С. Образцова, Л. Орловой, В. Яхонтова».

37

Между тем Западная Украина и Западная Белоруссия были, как известно, лишь костью, которую Гитлер бросил Сталину, чтобы усыпить его бдительность и спустя полтора года неожиданно напасть на те же — уже в составе СССР западные Украину и Белоруссию.

Начало войны застало Л. Орлову с Александровым на отдыхе в Кемери под Ригой. По свидетельству М. Кушнирова, в это время в Риге над подготовкой декады латышского искусства и литературы в Москве работала большая группа деятелей культуры — Н. Охлопков, Б. Барнет, А. Корнейчук, Н. Вирта и др. Они собрались в гостинице «Рома» и ждали известий от исчезнувшего куда-то всезнающего Александрова.

Он вернулся нескоро, но спокойно доложил:

— Я дозвонился до Молотова (телефон ближайшего молотовского секретаря у него действительно был), и он сказал, что несколько дней, пока этот инцидент не будет разрешен, мы поживем под Ригой, в Сигулде.

Но «инцидент» никак что-то не «разрешался», немцы уже бомбили Ригу. И снова побеспокоить Молотова попросили теперь Орлову, которой всегда верили чуточку больше. Та не стала скрывать, что до самого Молотова она не добралась, и его секретарь отослал ее к И. Большакову, министру кино. А тот приказал любыми путями возвращаться в Москву.

...На вокзале было уже не пробиться. Стало ясно, что всем сорока столько набралось готовящих «латышскую декаду» — сразу не уехать.

Тогда Орлова кинулась на поиски начальника вокзала. Ее сопровождали оператор А. Кольцатый и ленинградский режиссер С. Тимошенко («Небесный тихоход» и пр.). С начальником вокзала актриса объяснялась не более пяти минут и наедине, с глазу на глаз. Но вышла от него со всеми сорока билетами.

Казалось бы — все, но тут в ноги Орловой бросилась женщина, оказавшаяся директором выборгского Дома культуры в Ленинграде, где Орлова недавно гастролировала. Она уже сутки не могла выбраться из Риги и ночевала с ребенком на вокзале.

— Стойте и ждите меня, пока я не вернусь, — наказала Орлова Кольцатому и Тимошенко, вернулась к начальнику вокзала и вышла еще с двумя билетами.

До отхода поезда оставалось почти два часа, но все расселись по купе, чтобы уже не дергаться. Одна Орлова предпочла не делать этого. Накануне она приметила в одном из рижских магазинов очень уж симпатичную шляпку с пером. Нужной суммы с собой у нее не было, и она попросила отложить покупку до завтра. В суматохе отъезда она забыла о шляпке с пером, но теперь спохватилась. Бросив Александрову: «Гриша, сидите в купе и никуда не выходите!» — она помчалась в центр латышской столицы. Не сразу нашла магазин, не сразу добралась назад, в вагон влетела за 20 минут до отхода, но со шляпкой. И потом всю дорогу, особенно при бомбежках поезда, боялась сломать ее главную прелесть — перо...

38

Добирались в Москву почти неделю. Однажды среди ночи Орлова сказала: «Мне надо выйти в другой вагон, не волнуйтесь, я скоро вернусь». И ушла.

Прошло 15—20 минут. Александров стал нервничать. А. Кольцатый пошел искать актрису. Вошел в соседний вагон. Он забит людьми, сидят на полу, ребятня на коленях у родителей. В другом вагоне то же самое. Но вот опять купейный, и Кольцатый услышал знакомый голос: «Граждане! Товарищи! Вы меня знаете, в соседних вагонах много женщин — это все жены наших командиров, они без вещей, дети полуголые... Давайте оденем их. Кто что может...» Так она прошла по всему составу и свой вагон не забыла — тоже подвигла на доброе дело.

Это — у М. Кушнирова. Г. Александров более скромен в описании дорожных доблестей своей жены:

«Всюду беженцы, пожары, людское горе. Целых три дня добирались до Минска. Минск и всю белорусскую дорогу бомбили беспрестанно. Любовь Петровна организовала женщин нашего поезда в отряды сандружинниц, наладив немедленную помощь раненым. Она была смела, находчива, энергична — такой, какой ее привыкли видеть на экране — советской героиней».

То же самое, уточняя, описывает Д. Щеглов:

«Однажды во время налета поезд остановился в поле. В вагоне остались только Орлова, Александров и Е. Тяпкина (снимавшаяся у них в «Веселых ребятах» и в «Светлом пути». — Ю.С.). И с ними как раз все обошлось — в поезд не попала ни одна бомба. А все, кто побежали через насыпь в лес, попали под самолетный обстрел, и, когда вернулись, многие были ранены. Вот тогда Орлова и организовала для помощи им бригады сандружинниц».

39

В Москве, во время съемок Александровым «Боевого киносборника», на «Мосфильм» привезли героя из героев — только что протаранившего немецкий самолет над столицей В. Талалихина. Все, кто был в студии, бросились к нему с просьбой об автографе. Но летчик нашел сначала глазами главную цель своего визита, Л. Орлову, сам взял у нее автограф, а потом уж стал раздавать свои, «талалихинские».

...Все повторилось 20 лет спустя. Когда на только что слетавшего в космос Ю. Гагарина на каком-то мероприятии в Кремлевском Дворце съездов тоже набросились с просьбами об автографе. Но первый космонавт протиснулся сначала к бывшей в зале Орловой, взял автограф у любимой актрисы и только после этого стал раздавать свои, «космические».

Все произошло так быстро, что Орлова не сразу уловила подобие этих двух историй — талалихинской и гагаринской. А когда вспомнила и хотела сказать об этом космонавту № 1, к нему было уже не подступиться.

40

Первоначально в александровском «Боевом киносборнике», под номером 4, Орлова должна была появиться в образе героини «Светлого пути», сообщает М. Кушниров.

Во главе ивановских ткачих она прибывает якобы на передовые позиции, передает бойцам подарки и, сказав несколько горячих напутственных слов, поет на мотив «Марша энтузиастов»:

Нам ли бояться фрицев?
До нас их били и отцы и деды.
Смелость, как говорится,
Залог дерзания, залог победы!

Но потом Морозову сменили на Стрелку из «Волги-Волги», сделав ее фронтовым почтальоном. И памятуя, наверное, что из всех александровских героинь именно ей отдавал предпочтение Сталин — теперь Верховный Главнокомандующий.

....На сдаче «Боевого киносборника» он отсутствовал: не до того было в первые месяцы войны. И когда дело дошло до лихой, под гармошку, пляски Стрелки перед бойцами, раздалась громкая реплика принимавшего «Сборник» Л. Берии, которая передается Кушнировым со слов другой, профессиональной танцовщицы, Годовой, «одной из недолгих любовниц всесильного палача»:

— Ого! А у нее, оказывается, есть «за что» и есть «во что»!

«Чтобы понять, — пишет Кушниров, — и по достоинству оценить эту хамскую реплику, надо сделать маленькое киноведческое отступление».

«Маленькое отступление» занимает почти две страницы и сводится к тому, что «всесильный палач» отреагировал таким образом на совершенно не положенные в то время кадры, когда в пляске перед бойцами короткая, фронтовая юбка Стрелки смело «открывает края ее чулок и даже «выше».

41

Осенью 41-го аккомпаниатора Орловой Л. Миронова дважды призывали в армию, сообщает М. Кушниров. В первый раз отпустили быстро, спросили про специальность, он ответил: «Музыкант». Уточнили: «На чем играешь?» Он ответил: «На рояле». — «А на трубе не умеешь?» — «Нет». — «Ну иди — до особого распоряжения!» (Полагаю, что и облик худенького крохотули Льва Николаевича изрядно охладил желание военкоматчиков видеть его «под ружьем».)

Однако через две недели его вызвали снова, и на этот раз, казалось, снисхождения не будет. Будущих ополченцев построили во дворе и... «Кто умеет стрелять — направо! Кто не умеет — налево!» Лев Николаевич честно отошел налево. «Левых» вывели за ворота и скомандовали: «По домам! До особого распоряжения!»

Миронов стал ждать третьего звонка. Однако на другой день позвонила Орлова и сказала: «Немедленно приезжай к нам на Дмитровку!»

Миронов приехал, дверь открыла домработница, хозяев не было. К вечеру они появились. Были в Комитете по делам искусств, целый день выясняли и обсуждали ситуацию. С порога Орлова объявила Миронову: «Лева, мы должны эвакуироваться. Немедленно! Тебя мы записали как члена нашей семьи — хочешь с нами? Можешь?» Растерявшийся Миронов даже чуть-чуть перепугался: «Как же так? Надо же сняться с учета, меня же сочтут дезертиром...» На что Орлова ответила устало и сердито: «Не городи чепухи! Какой там учет? Где?! Иди и собирай вещи! Мы тебя ждем!»

Так актриса Любовь Орлова сама, без всяких военкоматских «направо-налево» распорядилась судьбой военнообязанного Миронова Льва Николаевича...

Спустя пять лет, после войны, она так же, одной магией своего имени, освободила от армии, вернее, от военных сборов, другого «счастливчика» Юру Бразильского.

...Проходя в кабинет Александрова, рассказывает И. Фролов, в бытность того директором Театра киноактера, Любовь Петровна заметила, что александровский секретарь Е.М. Бразильская чем-то очень расстроена и сразу же спросила, что стряслось.

Секретарша сказала, что ее сына, Юру, призывают на военные сборы, а он вышел в финал ответственных шахматных соревнований. Жалко, если он не сможет участвовать в этом финале.

— Не беспокойтесь, Екатерина Михайловна, — успокоила актриса секретаршу. — Начальник Московского военного округа — мой поклонник. Я позвоню ему.

И Юра Бразильский участвовал, конечно, в столь важном для него шахматном финале...

42

А тогда, в 41-м, спустя три с половиной месяца после рижско-московской эпопеи, Орловой и Александрову предстояло другое, более долгое, но гораздо более спокойное путешествие в противоположную от Москвы сторону — на восток. Куда в специально организованном для этого составе из Москвы вывозили крупнейших деятелей отечественной культуры. И хотя отъезд из окруженной немцами с трех сторон Москвы был нелегким и неизвестно было, вернутся ли они когда-нибудь в столицу, Орлову и здесь не покинуло чувство юмора. Вот как описывает она сборы в дальнюю дорогу в собственных стишках (впервые опубликованных М. Кушнировым):

В десять начали укладку
и, представьте, к четырем,
ну, ей-богу, не соврем,
было все у нас в порядке...
Как иначе? Ведь укладкой
всею ведала тогда
лучезарная звезда!

Еще забавнее описание актрисой момента самого отъезда:

Прикатили на вокзал
и вошли в перронный зал.
Нас как будто оглушило:
все вокруг стонало, выло.
Рой киношников жужжал,
гвалт неслыханный стоял.
Все поэты тут собрались
и от страха обмарались.
Первый — Лебедев-Кумач.
Наш «маститый», наш трепач!
С панталон совсем он сбился
и рассудка впрямь лишился.

Это «Кумач», стихи которого она с гордостью зачитывала в Кремле при получении собственной награды:

Да здравствует наша большая страна,
где общее счастье куется.
Страна, где за песни дают ордена,
и песня там звонко поется.
Впрочем, вернемся к стихам самой актрисы:
Вот посадка началась,
и толпа вся понеслась.
Впереди бегут, как кони,
прямо к мягкому вагону,
Леня, Моня, Шоня, Оня,
хоть имеют они броню.

Оня этот — тот Иосиф Прут, которого 33 года назад показавшаяся ему «розовым ангелом» шестилетняя Орлова приглашала на объявленный Ф. Шаляпиным «дамский танец»....

43

«Прошло тридцать лет и еще три года, — подсчитывал потом И. Прут. Началась война. Перед отъездом на фронт я пришел попрощаться с Любовью Петровной и Григорием Васильевичем».

Тут Оня несколько «округляет» время. Прошло на самом деле 35 лет, прежде чем, эвакуированный в Алма-Ату, а потом переэвакуированный с Орловой и Александровым в Баку, он зашел к ним попрощаться.

«Были сказаны какие-то бодрые и вместе с тем грустные слова, незаконченные фразы... Неожиданно Любовь Петровна попросила меня спуститься с ней на улицу. Мы сели в их машину, куда-то поехали и остановились у проходной авиационного завода (Бакинского, соответственно. — Ю.С.). Любовь Петровна оставила меня в машине, а сама прошла в здание. Скоро она вернулась, держа в руках две пластины из пуленепробиваемой стали. На одной из них была наклеена ее фотография (в каске, тушащей на крыше зажигательные бомбы из фильма по сценарию того же Прута «Одна семья». — Ю.С.)

— Надпись на карточке прочтете только после Победы! — сказала Любовь Петровна.

Затем она вложила пластины в нагрудные карманы моей гимнастерки и благословила меня. Так я и ушел на войну бронированным.

9 мая 1945 года в Праге я вынул обе пластины из карманов гимнастерки. Левая — та, что прикрывала сердце, осталась нетронутой. А в правой оказалась вмятина: пуля (или осколок) уткнулась в нее. Когда я отделил от пластинки фотокарточку, то прочитал на обороте: «Хотя я и кричала на Вас иногда, знайте — это было по дружбе. От всего сердца желаю вам удачи, и чтобы вам было хорошо. Ваша Любовь Орлова».

Так что «розовый ангел» оказался для Прута еще и ангелом-хранителем. И непонятно, почему такое красивое сравнение не пришло в его писательскую голову...

44

Между тем из Москвы до Алма-Аты в октябре 41-го добирались две недели. И здесь, как и по дороге из Риги в Москву, Орлова оказалась в лидерах. Об этом вспоминает дочь Э. Шуб и жена главного инженера «Мосфильма» А. Коноплева:

«В нашем вагоне совершенным чудом стала Орлова. Она была нашим бригадиром, когда мы мыли заляпанные окна вагонов. Она надевала шляпку (уж не ту ли, с пером, за которой возвращалась в Риге с вокзала? — Ю.С.) и туфли на высоченных каблуках и с М. Зощенко под ручку на узловых станциях ходила добывать нам еду и уголь для паровоза. У нашего вагона собиралась толпа поглядеть на живых Орлову и Зощенко, а в купе, разбитый радикулитом, лежал Г. Александров. Все пытались растирать его, плясать на спине, но все это мало помогало».

Между прочим, Зощенко не только ходил под ручку с Орловой добывать хлеб насущный и «паровозный». В этом же поезде он писал сценарий «Опавшие листья» для Орловой и Александрова. Но потом их пути разминулись: Зощенко остался в Алма-Ате, режиссер и актриса перебрались в Баку, и недописанные «Опавшие листья» не были сняты.

45

Еще об одной тогдашней остановке поезда «Москва — Алма-Ата» рассказывает Д. Щеглов:

"...Когда по вагону пошли разговоры об очередном авианалете, Орлова как ни в чем не бывало вышла подышать холодным октябрьским воздухом и немного пройтись. Возле соседнего вагона она остановилась. Женщину, которую Орлова заметила в одном из окон, можно было узнать лишь по запоминающимся на всю жизнь глазам — настолько она была истощена и обескровлена».

Это была жена М. Булгакова, Елена Сергеевна, на квартире у которой пять лет назад Орлова с Александровым наслаждались главами «Мастера и Маргариты» в исполнении автора.

«Елене Сергеевне Булгаковой, — пишет Д. Щеглов, — стоило невероятных трудов попасть в этот особый поезд. Кроме 12 рублей пенсии, которую выхлопотал влюбленный в нее Фадеев, жить ей было абсолютно не на что. Она впадала в голодные обмороки, с трудом могла говорить.

Впрочем, заговаривать с Еленой Сергеевной никто и не собирался. Орлова оказалась единственной, она подошла к ней, пригласила в свое купе, поделилась едой.

Близкими знакомыми они никогда не были, что и придает этой встрече особый смысл, ибо какой бы осторожной ни была или ни казалась Орлова, какое бы недосягаемое место ни занимала она в сталинском пантеоне избранных, никто не мог припомнить ей нарочитое «неузнавание» при встрече с отверженными или даже просто суетливый огонек, зажигавшийся в глазах всякого, просчитывающего последствия подобных встреч. Была черта, за которую она никогда не переходила, не позволяла себе переходить.

Через много лет она так же подойдет к еще одной зачумленной — вдове бывшего директора «Мосфильма», отсидевшей больше 15 лет. На студии, куда эта женщина пришла устраиваться на работу после лагерей, ее никто «не узнал», кроме Орловой, буквально бросившейся к ней с объятьями. Позже она приглашала эту женщину к себе домой, помогала ей деньгами и лекарствами».

Не зря же Ф. Раневская заметила как-то: «Сказать об Орловой, что она «добрая», — это все равно что признать, что Лев Толстой — писатель не без способностей».

46

Свою бешеную популярность по дороге в Алма-Ату использовала во благо своих спутников не только сама Орлова.

— Однажды, — рассказывает М. Кушниров, — взявший на себя общее руководство составом Л. Трауберг (первый в орловском стихотворном перечне Леня. — Ю.С.) договорился на одной из станций, что местные бабы притащат к поезду несколько мешков вареной картошки. Но комендант поезда и слышать не хотел о его задержке: «И так опаздываем!»

— А хотите, пока ждем, я познакомлю вас с самой Орловой? — кинулся Трауберг во все тяжкие.

— А она здесь?!

Не смог комендант отказаться от такой чести и согласился ждать баб с картошкой.

Однако Орловой в ее вагоне не оказалось. Зато на месте была Галина Сергеева, жена И. Козловского, «пышнотелая красотка, звездных высот, правда, не достигшая, но все же памятная зрителю по той же, с Орловой, «Любви Алены» и особенно по роммовской «Пышке».

Трауберг и тут не смутился, схватил Сергееву (потом он снимет с ней ее третью известную картину — «Актриса») и поволок к ждущему Орлову коменданту. «Вот, знакомьтесь — сама Орлова!» — не моргнув глазом, представил режиссер. Увидев в чадном полумраке что-то очень красивое и смутно знакомое, комендант-чудак поверил и готов был ждать баб с картошкой сколько угодно...

47

С началом войны и без того активная военная корреспонденция актрисы возросла вдвое.

«Уважаемая Любовь Петровна! — писали ей. — Товарищ Орлова! Согласно Вашему обещанию через подателя сего политрука Дорхсветлидзе прошу сообщить точные даты и часы Вашего приезда к красноармейцам вверенного мне гарнизона.

Одновременно сообщаю Вам, Любовь Петровна, что бойцы, командиры и их семьи крепко готовятся к Вашему приезду. Красноармейцы готовят клуб, жены командиров убирают сцену и украшают ее цветами и лозунгами.

Орлова друг наш от искусства.
И рядом песенок ея
Свободный досуг коротает
Красноармейская семья.
      Из писем.

Красноармеец тов. Верхолаз готовит хороший букет цветов, который будет лично вручать Вам, а красноармеец тов. Ковальчук уже написал для Вас приветственные стихи, которые зачтет на красноармейской сцене и вручит Вам на память. Красноармеец тов. Горбунов, руководитель Красноармейского духового оркестра, уже давно репетирует новый марш для Вашей встречи.

Что касается меня лично, то я пригласил военного корреспондента из окружной газеты «Боец РККА», который отметит Вашу встречу с красноармейцами».

Стихи красноармейца Ковальчука, зачитанные Орловой и врученные ей на память, выглядели так:

Впервые видели мы Вас,
когда «Веселые ребята»
среди овец, коров и коз
задачу выполняли свято.
А в цирке, появившись вновь,
Вы мигом вся перевоплотились.
И речь о вас шла без умолку:
Любовь Петровною гордились!

Опустив почему-то характеристики Орловой в «Волге-Волге» и в «Светлом пути», красноармеец Ковальчук закруглялся:

Орлова — друг наш от искусства,
и рядом песенок ея
свободный досуг коротает
красноармейская семья.

48

Сначала военный переводчик, а потом писатель Е. Ржевская вспоминала, с какой болью смотрела она с наблюдательного пункта в районе Сталинграда, как немцы беспрепятственно, будто у себя дома, спускались к Волге с ведрами за водой. И с какой горечью вспоминались ей при этом слова из песни:

Не видать им красавицы Волги
И не пить им из Волги воды!

...Будто зная об этом горестном наблюдении Е. Ржевской, Л. Орлова, выступая в только что освобожденном Сталинграде, пропела то же самое:

Не видать им красавицы Волги
И не пить им из Волги воды!

И указала на проходившую мимо колонну пленных немцев. И хотя и Волгу они повидали, и воды из нее напились вдоволь, трудно описать эффект этого артистического жеста. Реакция слушающих бойцов была столь эмоциональна, что те, что «увидели» и «попили», еще больше втянули в плечи повинные головы.

Свидетелем этому был тот же И. Прут:

«Тридцатиградусный мороз. Между войсками двух фронтов — проход, по которому на восток, к реке, движутся почти 100000 немцев.

А рядом два грузовика. На них — «флютка» — маленькое походное пианино. За ним на ящике из-под снарядов сидит аккомпаниатор».

Всему веришь, кроме... пения, даже такого патриотичного, в 30-градусный мороз! И особенно игры Л. Миронова на «флютке»...

49

В том же Сталинграде, сообщает М. Кушниров, после концерта офицеры попросили актрису сфотографироваться с ними. После нескольких снимков кто-то предложил Орловой попозировать на обломках немецкого самолета, торчавшего неподалеку. Обломки были очень выразительны, и Орлова — все же актриса! — соблазнилась на эффектный снимок. Встала на крыло, потом на хвост.

Этот «трофейный» снимок актриса не любила. За следующий один из снимавших ее в Сталинграде офицеров... поплатился ногой.

Один офицер увидел, что какая-то железяка перекрывает кадр и стал оттаскивать ее в сторону. И только сделал два шага — раздался взрыв: он наступил то ли на мину, то ли на небольшой снаряд. Остальные бросились к нему. Бросилась и смертельно перепуганная актриса. Но кто-то схватил ее за руку и приказал не двигаться с места.

Офицер, как потом ей сказали, остался жив: «отделался» потерей ноги...

А эффектный снимок актрисы, попирающей ножкой крыло немецкого самолета, сохранился...

50

О другом офицере, погибшем летчике, Орлова узнала из письма его товарищей:

«Дорогая Любовь Петровна! Мы, летчики Н-ского полка, пишем Вам в тяжелую минуту. Сегодня в бесстрашной схватке с врагом погиб наш боевой товарищ. В его документах вместе с простреленным партбилетом мы нашли это ваше фото...

Пусть вдохновляет оно вас на новые творческие свершения в честь нашего народа, ведущего бессмертную битву с врагом. С боевым приветом!

Летчики Н-ского полка».

На этот снимок актриса не могла смотреть без слез: весь отряд, который она провожала с 17-ой пристани Астрахани на Сталинградский фронт, погиб поголовно.

51

В том же 42-ом году, когда было получено это письмо, фильм «Светлый путь» демонстрировался в нью-йоркском кинотеатре «Стенли». И вряд ли только союзническими чувствами американских критиков можно объяснить их тогдашнее восхищение советским фильмом:

«Прелестная, как Белоснежка, она представляется особенно богатой душевно, когда вытирает пот с лица после окончания героического дня рекордов. Она торжествует, но не как женщина, прелестная и необычайно женственная, — женственность лишь одна из ее черт, но как человек вообще, как советский человек».

Интересно, что именно этот кадр, с Морозовой, «вытирающей пот после героического дня рекордов», газета «Мир новостей» поместила на своей первой странице как иллюстрацию к не сдерживаемой никакими тормозами статье Ф. Медведева «Блеск во имя триумфа». К которой мы вернемся еще не раз.

52

В том же 42-ом Л. Орлова совершила свое первое заграничное турне из Баку в Иран, где по договору с союзниками уже год размещался «ограниченный контингент» советских войск.

И не зря. В Тебризе концерты Орловой проходили в сопровождении двух советских автоматчиков по краям сцены — так много было в Иране фашистской агентуры.

В Тегеране Орлова познакомилась с Коганом, армянским евреем, попавшим в Иран в 38-ом, когда всех армян, имевших в прошлом иранское подданство, выдворили из Советской Армении в Персию. В Иране Коган развернулся — стал владельцем целой сети кинотеатров, во многих из них, несмотря на когановские обиды, шли исключительно советские фильмы.

Он пригласил Орлову с Мироновым погостить у него день, рассказывает Кушниров. Гастролеры справились у советского посла, в квартире которого проживали, не выйдет ли из когановского гостеприимства политической промашки. Но посол-умница всячески поддержал предложение бывшего армянского еврея: «Общайтесь, общайтесь! Эти люди нам сейчас вот как нужны!» (в 38-м были не нужны, а в 42-м сразу понадобились! — Ю.С.)

Другой бизнесмен, прилепившийся к Орловой, был чистокровным персом. Не менее страстный киноман, он, в отличие от своего конкурента Когана, специализировался исключительно на американских фильмах. Присылал за Орловой «бьюик» (так что «девушка» опять, уже по Тегерану, разъезжала на «бьюике, может, даже на «красном». См. 2-ю часть: «Небылицы»), сажал их с Мироновым в ложу своего лучшего кинотеатра и крутил, по их выбору все, чем владел. Именно тогда Орлова впервые увидела диснеевскую «Белоснежку», с которой в том же 42-м году ее сравнивали американцы в «Светлом пути». Но в самый большой восторг она пришла от «Унесенных ветром», которых потом не уставал, как одну из самых реакционных картин Голливуда, клеймить... Александров. Эту «самую реакционную» Орлова потом еще дважды пересмотрела в Европе, после войны...

Обе поездки в Тегеран (вторая, из-за нелетной погоды автомобильная, состоялась в декабре того же 42-го по случаю суперприема у шаха) явно понравились актрисе. Иначе не стала бы она посвящать им свои шутливые стишки:

При советском при посольстве
Встретило нас хлебосольство.
Все концерты удались,
И туманы4 завелись.
Хоть без денег трудно жить,
С черным хлебом воду пить,
Но и с деньгами забота
Ух, кошмарная работа!
— С утра раннего до ночи
По жаре, ну что там Сочи,
Мы по улицам шагали
И карманы облегчали.
Туфли, шляпки, перья, ленты.
Золотые позументы.
Хлодоранты, зажигалки,
Для волос завивки палки,
Шлемы, лезвия, резинки
И бумага для подтирки.
Наконец, фантазий взлет
Прекратил наш самолет.

53

Чаще и больше других Орловой писали летчики:

«Дорогая Любовь Петровна! За полтора года войны мы видели всего четыре фильма, из них три: «Волга-Волга», «Веселые ребята» и «Цирк».

Первые месяцы боев были тяжелыми. После внезапного нападения фашистов с превосходящими мотомеханизированными силами мы угрюмо отходили на Восток.

Горечь отступления сжимала горло. И тогда в одной из школ, занавесив окна шинелями, мы смотрели «Волгу-Волгу». На этом сеансе «контролерами» за порядком в небе были наши прожектористы и звено истребителей.

Забыв печаль, мы от души смеялись. А когда неугомонная Стрелка запела (как аукнулись всем эти строчки «трепача»-Кумача в годы войны. — Ю.С.):

Пусть враги, как голодные волки,
У границ оставляют следы.
Не видать им красавицы Волги
И не пить им из Волги воды!

мы все поднялись и запели вместе с вами (прямо, как товарищ Сталин и его соратники на приеме в Кремле! — Ю.С.). Если бы вы были тогда там, если бы видели этот единодушный подъем наших славных соколов!

(Может, именно об этом вспомнила актриса, когда пропела то же самое в Сталинграде и показала на пленных немцев. — Ю.С.)

Помним, в тот день было ответственное задание. Командиры эскадрилий орденоносцы майор Бебчик и капитан Ковальчук, давая боевое задание, говорили:

— Не видать фашистам красавицы Волги!

И страшен был тот бомбовый удар по врагу! А вернувшись, наши герои Отечественной войны Демидов, Янко, Заплавский и Кравченко подводили итоги:.

— Сегодня фашисты недосчитаются нескольких тысяч солдат, сотен танков. Это только за Волгу, которую им не видать. А за Днепр, который фашисты увидели, они рассчитаются миллионами своих поганых жизней».

«Правда» тогда печатала стихи Сергея Михалкова, посвященные летчикам нашей части:

То Кравченко — сталинский сокол,
Во имя родимого края,
Во имя погибших бойцов
На цель в боевом развороте
Заходит майор Кузнецов.
Бросаются в воду фашисты,
Но только спастись нелегко
Когда над землей пролетают
Заплавский, Демидов, Янко!

54

Обо всем, что происходило с ней вдали от Александрова, Орлова сообщала супругу. Даже самые пикантные подробности.

Однажды, во время войны, ее соседом по купе оказался гастролировавший, как и она, по Закавказью скрипач Д. Ойстрах. Он сразу почему-то, одним своим видом, внушил актрисе антипатию.

«А тут еще начал ухаживать, — пишет она Александрову, — да так неумело, по-мужицки, что Лева, бедный (аккомпаниатор Миронов. — Ю.С.), не знал, куда деваться от стыда за него. В общем, от греха подальше (не собственного, конечно, а просто, чтобы слишком уж не нагрубить ему) я вышла и попросила кондукторшу перевести нас с Левой в другое купе. Та, мне кажется, все поняла и сделала то, о чем я просила.

Утром, встретившись в коридоре — ему надо было сходить первым, в Нальчике, — мы не обмолвились ни словом...»

Интересно, встречались ли они с Д. Ойстрахом потом, особенно Г. Александров?..

55

И опять — от славных «сталинских соколов»:

«После «Цирка», — сообщали они Орловой, — комсомолец-орденоносец Быков, садясь в самолет, напевал:

В небо прыгнуть нелегко,
Небо очень высоко...

А возвращаясь с задания, шутил:

— Небо-то высоко для Гансов, а не для нас. Им в него было прыгнуть труднее, чем обратно, на штыки нашей пехоты.

Хочется еще вспомнить, как младший сержант Копытин, вспоминая вашу мечтательную Анюту, пел, изображая неудачника-Ганса:

Я весь горю,
Как же мне поступить?
Ведь голову надо сложить!
Мне же почти не пришлось воевать
И мало пришлось мне жить.
На мотив «Сердце в груди»:
Храбрость моя улетела, как птица.
Советский летчик меня вдруг сбил,
Не дав и с жизнью проститься.

От всего сердца желаем Вам, Любовь Петровна, здоровья и плодотворной работы в нашем общем деле — в борьбе с ненавистным врагом и окончательном его разгроме в 1942 году. Смерть немецким оккупантам!»

После этого письма Орлова, выступая в частях, говорила:

— А песню Анюты, с вашего позволения, я спою на стихи младшего сержанта Копытина, которые он мне прислал.

И с тем же вокальным мастерством, что делало копытинский текст еще более смешным, пела Анюту-Ганса. А в конце, уже без музыки, уморительно, будто погибший «фриц» испускает последний вздох, говорила: «О, майн готт!»

Храбрость моя
Улетела, как птица.
Советский летчик меня вдруг сбил,
Не дав и с жизнью проститься...

поет Л. Орлова в воинской части.

56

«Последний военный концерт, — пишет М. Кушниров, — Любовь Петровна дала в Праге в июне 1945 года. Зрелище, по рассказам очевидцев, было триумфальным. Восторженные пражане, еще не остывшие от радости освобождения, от избытка благодарности русским солдатам (в том числе И. Пруту, дошедшему, как помним, со спасительными орловскими пластинами до Праги. — Ю.С.)... целовали актрисе платье, приподнимали машину, подносили для благословения детей».

...А ровно через год в той же Праге, где на студии «Баррандов» снимали крупномасштабные объекты «Весны», на Орлову обрушилось тяжелое испытание.

В выходной день советник посольства повез их троих — Орлову, Черкасова и Александрова — за город. И по дороге в их машину врезалась другая, из чешского... свадебного кортежа.

Больше всех досталось сидевшему сзади Н. Черкасову. Ему выбило сразу несколько зубов, и, держась за скулу, артист чуть не плакал:

— Гриша, что же это?

— Ну что же делать? — посочувствовал Александров. — Вставим.

Он выскочил из машины и, убедившись, что сидевшая впереди Орлова жива, прежде всего заслонил ее собой от слишком любопытных из чешского свадебного кортежа...

От удара о передок машины у Орловой порвалась уздечка между губой и десной. И врач в больнице сказал: «Надо пришить немедленно, а то ткань омертвеет! Но вы должны перестать плакать и замереть лицом». Однако боль, испуг и отчаяние, пишет Кушниров, выбили актрису из колеи, и она никак не могла справиться ни со слезами, ни с лицом.

«Но подошел Григорий Васильевич (у которого самого, между прочим, была сломана ключица. — Ю.С.) и укоризненно зашелестел: «Чарли (так звал он жену, а она его — Спенсер. — Ю.С.), я не представляю, чтобы вы не смогли! Чтобы вы — и не смогли! Вы же все можете, все!» И действительно, она смогла. Перестала плакать и твердокаменно замерла лицом...»

Интересно, что когда 20 лет спустя обожавшие Александрова и Орлову после «Весны» чешские кинематографисты задумали снять художественный (!!!) фильм о них, они собирались воспроизвести в нем и эпизод аварии и александровское «Чарли, вы же все можете!».

Впрочем, чехи не были оригинальны. За несколько лет до них то же самое — художественное полотно под «мультипликационным», как его называет Д. Щеглов, названием «Люба и Гриша» — задумали англичане. Александров даже летал в Англию «консультировать» фильм о себе и своей половине.

Но такие экстравагантные идеи, как правило, не осуществляются. Не сбылись они и у чехов с англичанами...

57

«После просмотра фильма «Человек человеку...», — вспоминает его второй режиссер А. Бобровский, — Александров не хотел отпускать меня и попросил проводить его до дома. Там он предложил прогуляться на свежем воздухе после тяжелого рабочего дня и поговорить о возможных поправках. Уже стемнело, а он никак не хотел отпускать меня.

Прогулка наша становилась скучноватой.

Все прояснилось, когда из-за угла выехала машина и из нее вышла Орлова, вернувшаяся после спектакля.

— Любовь Петровна, — Александров торжественно взял ее под руку, поздравьте нас, мы только что смотрели фильм в законченном виде.

Она обрадовалась и крепко стиснула его руку:

— Какие вы молодцы! Поздравляю вас! Ну и как, Григорий Васильевич, какое у вас впечатление?

— А вот спросите у моего молодого режиссера.

— Да-да, любопытно. Вы ведь провели работу от первого до последнего дня.

Вот почему мы так долго гуляли!

Я был застигнут врасплох. Нужно было что-то отвечать, а я, честно говоря, считал себя несколько обманутым именно потому, что с первого дня меня настроили на совсем другую картину (то есть на художественное, с обычным александровским размахом, полотно, а не на более чем скромный, хотя и «экспериментальный» фильм-концерт, каким получился «Человек человеку...». — Ю.С.)

— Фильм хороший, — ответил я после некоторой заминки.

В глазах Орловой я увидел открытое разочарование:

— И только?

Ясно, она ожидала совсем другого ответа.

— Фильм отличный, — сказал я тогда, помедлив.

Орлова укоризненно взглянула на меня и, подчеркивая каждое слово движением указательного пальца, как это делают педагоги, наставляя нерадивого ученика, сказала раздельно:

— Вот так нужно отвечать!

Она повернулась и пошла к подъезду. Александров, кивнув мне, последовал за ней. Девочки, дежурившие у подъезда, кинулись вручать Орловой цветы.

...При этом я, будучи вгиковским практикантом на «хорошем отличном» фильме любимого режиссера, больше чем уверен, что Орлова так и не удосужилась посмотреть инфраэкранный, так называемый, «эксперимент» мужа. И вообще не очень была довольна этой его затеей: ведь она еще на год отложила съемки 55-летней уже актрисы в без того затянувшемся (один сценарий фильма сочинялся пять лет!) «Русском сувенире».

Во всяком случае, когда однажды я заикнулся актрисе о нашем небывалом якобы «концерте», она небрежно переиначила: «Вашем концерте...» — и поспешила в тонстудию. Где спустя почти четверть века переозвучивала саму себя (но с В. Трошиным вместо Л. Утесова!) в «реставрируемых» Александровым одновременно со съемками «Человек человеку...» «Веселых ребятах».

58

«Ворошиловцы» — так назвали в 45-м уголовников, которых в честь Победы амнистировали Указом за подписью почему-то К. Ворошилова.

В 1946-м Саратов, куда приехала с концертами Орлова, был буквально оккупирован «ворошиловцами», рассказывает М. Кушниров. Люди, боясь их, сидели по домам, а работников особо важных объектов сопровождала охрана.

Ни о каких концертах в такой обстановке не могло быть и речи: при всей своей любви к актрисе саратовцы просто побоялись бы пойти на них и возвращаться вечером домой. Но спустя день в Саратов вошли войска и так «прочесали», или, как теперь говорят, «зачистили» город, что жизнь снова возобновилась.

Но поскольку от трехдневного срока гастролей остался только один билеты были раскуплены задолго до «оккупации» Саратова «ворошиловцами», решили число выступлений не сокращать и в один день выдать все шесть запланированных на три дня концертов. От двенадцати до двенадцати.

К концу последнего за кулисы явился вдруг начальник Саратовского МВД и решительно, даже строго, потребовал дать еще один, седьмой концерт для особо отличившихся в борьбе с «ворошиловцами» работников «органов», которые только теперь, к 12 ночи, освободились от «операции».

— Что делать? — взмолилась обессилевшая от шести концертов подряд Орлова.

Но делать было нечего, и седьмой концерт за день, как когда-то для чекистов в Одессе, состоялся.

Рассказавший это М. Кушниров задается только одним вопросом: спланирована ли была заранее акция по «зачистке» Саратова, или это сделали, понимая в какое затруднительное положение попала любимая артистка?..

59

В программу Венецианского фестиваля 1947 года, где «Весна» отхватила сразу три приза, входило посещение советской делегацией (а вся делегация состояла из ее председателя — Александрова и единственного члена Орловой!) старинной Вероны. Где Орловой и Александрову продемонстрировали... могилу Джульетты.

Оба члена советской делегации позволили себе усомниться в подлинности такого «объекта». Особенно не хотела верить этому Орлова: ведь Джульетта создание Шекспира, его, так сказать, вымысел. Но веронские гиды клятвенно стали заверять, что именно здесь нашла успокоение Джульетта и что она именно та, о которой писал великий англичанин.

Орлова продолжала неуверенно качать головой, но более тактичный в таких вопросах Александров уговорил ее хотя бы для вида — чтобы не расстраивать гостеприимных хозяев — поверить в эту явную «байку». И она «поверила»...

А через пару дней по одному из венецианских каналов, где 13 лет назад гондольеры напевали прозвучавшее здесь, на фестивале 34-го года, утесовское «Сердце, тебе не хочется покоя», Орлову и Александрова доставили к дому, в котором, оказывается, они и проживали в свое время... А потом были памятные места, связанные с Отелло и Дездемоной. Но на этот раз никакие дипломатические уловки Григория Васильевича не заставили его спутницу даже сделать вид, что она верит в подобное местожительство знаменитого мавра. И она демонстративно, не дослушав гидов, увела продолжающего извиняться перед ними Александрова.

А венецианские гиды были поражены: почему знаменитая московская пара не пожелала выслушать их правдивый рассказ о том, что Шекспир доподлинно знал, — именно в Венеции и именно в этом доме проживали Отелло и его несчастная возлюбленная...

60

Руководитель итальянской делегации на кинофестивале Дж. Андреотти, очарованный дважды героиней «Весны», сфотографировался с Орловой под ручку.

Но будущему премьеру Италии не повезло: на другой день, когда его фото с советской «звездой» должно было появиться в печати, тогдашний премьер Италии де Гаспери выступил с откровенно антисоветской речью. И Андреотти испугался, решив, что фото с советской «звездой» навредит его уже тогда начинавшейся карьере. Его фото с Орловой появилось в газетах с надписью: «Дж. Андреотти беседует с актрисой Мартой Эггерт». Опубликовать бы его!

Тогда карьера Андреотти была спасена. Но став премьер-министром, он был уличен в связях с мафией и после четырех лет разбирательства освобожден за недостаточностью улик.

61

Орловой было далеко за 60, рассказывает М. Кушниров, когда некий эстрадный администратор задумал с ее подачи осуществить эффектный проект одноактный спектакль «на выезд». (То, что сейчас зовется по старинке «антреприза». — Ю.С.) Была найдена пьеска на три персонажа (перевод с французского). Художником пригласили молодого, но уже приметного Михаила Карташева (начинал там же, где работал я, — в отделе производства фильмов ЦТ. — Ю.С.). Зайдя впервые в ее дом, он поистине обомлел. И не от восхищения. Его встретила маленькая, очень пожилая женщина с желтовато-серым лицом, с крашеными, жидковатыми волосами.

Любовь Петровна никогда не встречала гостей, тем более незнакомых, неприготовленной. В этот раз она, видимо, забыла о визите художника, и он застал ее врасплох. Актриса, естественно, догадалась о впечатлении (играть-то она должна была молодую пикантную дамочку-героиню любовной интриги), но нимало не смешалась. С легкой улыбкой попросила гостя подождать пару минут и вышла к себе в спальню. В стене напротив двери был маленький шкафчик-ниша, где всегда в полной боевой готовности сидели на «головках»-болванках три парика. Два «выходных» — коричневых, один домашний — серый. Здесь же, около кровати, был туалетный столик с набором любимой косметики и парфюмерии. Вернулась она почти моментально. Неузнаваемая. Совершенно преображенная. Красивая и молодая.

Интересно почитать бы тот, на троих, «перевод с французского». Он, конечно, не состоялся...

62

Когда речь заходила о ее старом, еще по музыкальному театру, друге С. Образцове, Орлова почему-то морщилась и, хотя не очень зло, но произносила: «Противный мальчишка!»

«Таскал ли Сергей Владимирович Любочку, когда их совсем маленьких, познакомили, — предполагает Д. Щеглов, — за косицы, противно ли стискивал запястья или говорил какой-нибудь замысловатый детский вздор? Никто уже не узнает, но эта фраза — «противный мальчишка!» — время от времени повторялась».

А может, «противный мальчишка» возник гораздо позже, когда Образцов и Орлова были уже соседями в элитном доме на улице Немировича-Данченко (бывший и нынешний Глинищевский переулок)?

...Желая избавиться как-то от слишком засидевшихся или не очень желательных гостей, рассказывает Г. Скороходов, Орлова повела их к жившему этажом выше С. Образцову.

— Чай — его страсть! — представила она страстного чаевода Образцова, свозившего самые диковинные сорта чая со всего мира, отовсюду, где он гастролировал со своим знаменитым театром.

В первый раз охотно продемонстрировав орловским гостям свою «страсть», Образцов встретил их не без приветственности. Во второй раз этой приветственности поубавилось. А в третий Образцов сам привел своих гостей к Орловой:

— Дорогая, мои гости наслышаны о твоей коллекции хрусталя. Хотели хоть глазком взглянуть на него, а заодно попить чайку из твоего «кузнецовского» фарфора.

Обмен гостями на этом закончился...

63

Орловой было уже за 50, за 60, а признания поклонников не становились менее откровенными:

Давным-давно Ваш голос нежный,
Ваш стройный стан меня пленил.
И дух мой, юный и мятежный,
Свой взор на Вас остановил.
Ваш томный взгляд,
Ваш взгляд прелестный,
Безжалостно волнует кровь.
Ваш томный взгляд,
Ваш взгляд прелестный...
И юноша, Вам неизвестный,
Питает к Вам свою любовь.
Ах, знали б Вы, как ваше пенье,
Как Ваша жизнь, как сами Вы
Даете сил и вдохновенья
Для счастья юной головы!
      Леонид Бычков, 16 лет.

Читая такие вирши, Орлова начинала думать, что ее собственные стишки не такие уж беспомощные и продолжала, никому, конечно, в отличие от «Лени Бычкова 16-ти лет», не показывая, их сочинять...

64

Единственный фильм о них, при жизни Орловой и Александрова, удалось снять отечественному «Центрнаучфильму». Он так, без фокусов, и назывался: «Любовь Орлова и Григорий Александров». Его незамысловатый «научно-популярный» сценарий писали сразу трое: Д. Василиу, А. Зебин и М. Каростин. Последний был и режиссером.

Фильм выглядел по меньшей мере странным. Ибо в нем категорически отказалась сниматься вторая заявленная в его названии личность — Любовь Орлова.

«Как хотите, Григорий Васильевич, — сказала она «первой», — но я в этом участия не принимаю.

И не приняла, рассказывает Д. Щеглов.

«Произошли довольно бурные объяснения. Но бархатные александровские раскаты, его ласковое «Любушка...» не помогли.

— Если вам это нужно — пожалуйста, а я в кадре не появлюсь. Это решено.

Рассказывали, что в дни съемок Орлова уезжала из дома.

Странное это было зрелище: фильм об Орловой и Александрове без Орловой. Филимон без Бавкиды, Орфей без Эвридики. Впрочем, его (Александрова. — Ю.С.) и это устраивало. Было там какое-то кресло, про которое голос с закадровым текстом сообщал: тут, мол, любит отдыхать Любовь Петровна, словно сама она обратилась в призрак. Того хуже, в неудобопоказываемое существо, в реальность которого приходится верить».

Даже на премьере фильма в кинотеатре «Художественный» Орлова демонстративно отсутствовала. Выступали два режиссера — М. Каростин и Г. Александров — и почему-то... Р. Плятт. Тем не менее зрители выразили единодушное пожелание, чтобы, кроме этого, об Александрове и Орловой был создан еще и полнометражный фильм.

Между тем «консультировать» английскую картину о себе и «Грише» Орлова, хотя и с неохотой, летала. Но одно дело — документальный фильм, где она, давно уже «негодная» для экрана, должна появляться, а другое художественное полотно, где ее, плохо или хорошо, изобразит другая актриса. И к ней, Орловой, кроме сочувствия, если это получится плохо, не будет никаких претензий. А вдруг (чем черт не шутит!) получится хорошо...

65

Теперь принято писать, что эпоха Орловой и Александрова закончилась с эпохой того, кто ценил, может быть, их больше всех, — с эпохой Сталина. А между тем Д. Щеглов со слов своего основного — как аккомпаниатор Л. Миронов у М. Кушнирова — «соавтора», Н. Голиковой, внучатой племянницы актрисы, приводит такой невероятный, казалось бы, эпизод.

«В эти траурные дни (в марте 53-го. — Ю.С.) Орлова зашла к своей сестре (бабушке Н. Голиковой, в семье ее почему-то звали Мариной. — Ю.С.)

И никто уже не вспомнит, за какую разговорную шестеренку зацепилась фраза, равно как и то, в какой момент появилась на столе бутылка вишневой наливки из запасов Нонны Петровны, когда ее сестра как-то очень просто, без всякого надрыва, точно об этом давно и много говорено, произнесла: «Слава богу, что этот мерзавец сдох», — и через минуту ее обомлевшая от горя и ужаса внучатая племянница с рыданиями вылетела из-за стола.

— Машенька, господь с тобой, что случилось? — спрашивала потом Нонна Петровна.

Девочка захлебывалась слезами смятения и верности. Любочка!.. Она могла так сказать... про него!

— И ты из-за этого?! — Нонна Петровна расхохоталась так, как не смеялась давно. — Знаешь, я и не догадывалась, что ты у нас такая дурочка!

66

Та же супруга Н. Черкасова вспоминает, как «влип» ее муж в александровскую «Весну».

«В 1946 году мы ненадолго приехали в Москву. Очень скоро нас нашел муж Орловой Александров и пригласил обедать к ним на дачу во Внуково. Я была сама замучена своими дачными делами, и мне не очень хотелось ехать, но Александров сказал, что это не просто дача, а нечто придуманное и выполненное им самим. Это было уже интересно.

Дача действительно была не дачей, а скорее напоминала южноамериканскую виллу, пожалуй, даже мексиканское ранчо, с лоджией в нижнем этаже. Это было удивительно — талант режиссера, художника, маляра, столяра в одном лице. Очевидно, пребывание с Эйзенштейном в Америке и Мексике помогло создать это красивое жилище. На обеде был и И. Дунаевский, в честь которого на графине с водкой было выгравировано: «Нам песня строить и... пить помогает...». Черкасов еще со времен «Детей капитана Гранта» нежно относился к Дунаевскому и очень рад был его увидеть. Все было прекрасно. Когда обед кончился и мы сидели у камина, Григорий Васильевич предложил Черкасову прочесть сценарий «Весны». Николай Константинович, ничего не подозревая, сказал: «Давай, давай, интересно, что это будет». Но первой прочитала сценарий я, и все для меня стало ясно: Коля, ты пропал, ты будешь играть этого безликого героя-режиссера. Прочитав сценарий, Черкасов сказал: «Нет, это я играть не буду, мне здесь играть нечего. К сожалению, придется отказаться».

...Прошло какое-то время, он был так занят, что просто забыл об этом случае. В следующий раз мы встретились с Орловой и Александровым в гостинице, где жили (а те за это время перепробовали в роли «безликого» режиссера Б. Тенина и Б. Бабочкина, а первого даже немного поснимали. — Ю.С.). Любовь Петровна и Григорий Васильевич пришли к нам обедать в большой номер в гостинице «Москва». Встретились мы весело и беззаботно, забыв о «Весне». «Слава богу, миновало», — подумала я. Но в конце обеда Александров вдруг сказал:

— Коля, ты знаешь, по-моему, мне удалось подогнать роль под тебя. Понимаешь, тот человек, который ни в кого никогда не влюблялся, и вдруг...

— Гриша, я же не из пластилина сделан, меня нельзя «подогнать» под любовника. Чудака-любовника я еще смогу сыграть. Эйзенштейн меня выламывал в «Александре Невском», а ты этого не заметил, ну, значит, хорошо выламывал, ничего не скажешь. Но ведь там была выгодная сценарная ситуация, а тут чем я прикроюсь? Галстуком-бабочкой?

Любовь Петровна молчала, расстроенная, потом подошла к креслу, в котором сидел Черкасов и, смотря на него смеющимися и умоляющими глазами, полушутя-полусерьезно встала перед моим супругом на колени.

— Ни один актер не сможет сыграть эту роль так, как нужно мне и фильму, — уговаривала она. — Я умоляю вас согласиться. Гриша и вы сделаете из этого материала чудо! Снимать мы будем в Праге, на студии «Баррандов», во время вашего отпуска в театре. Нина Николаевна (жена Черкасова. — Ю.С.), если захочет, поедет с нами.

Она добавила, что, если я захочу, могу даже сниматься в картине, там много ролей. Если же нет, просто буду находиться с Николаем, смотреть съемки, материал, словом, помогать ему.

— Группа у нас чудесная, — добавила Орлова — Рина Зеленая, Раневская... Да и всех других вы знаете...

Вот так все это случилось. Любовь Петровна, конечно, чувствовала, что Черкасову не очень интересно сниматься в роли режиссера, и была благодарна, внимательна, баловала нас всем, чем только могла. А свободное от съемок время мы путешествовали по Чехии, Словакии, бывали в театрах, кино, на симфонических концертах. И все-таки, несмотря ни на что, я волновалась за роль Черкасова; куски, которые я смотрела, были красивыми, изобретательно решенными, но все это его «не грело»...

Зато «согревает» которое уже поколение зрителей. Аркадия Арканова, например, с ностальгией вспоминающего о своей детской еще влюбленности в «Весну», особенно в ее черкасовского героя, потому что он по фильму, как и Арканов, Аркадий Михайлович:

«И до сих пор, и, я уверен, до конца жизни это вызывает и будет вызывать у меня ослабляющее головокружение, когда ноги становятся ватными, а в позвоночнике что-то холодеет».

Да и С. Юрский, хотя его инициалы не совпадают с аркановскими и громовскими (режиссера в фильме), много лет спустя, пересмотрев «Весну» по телевидению, не может скрыть восторга:

«А Черкасов в роли, что называется, «голубого» героя — слегка любовник, слегка ментор. Но почему же он так обаятелен!»

Так что не зря Орлова на коленях вымаливала согласие великого актера!..

67

Александров вспоминал об Орловой: «Она во всех моих начинаниях была не только сурово-беспощадным критиком, но и другом-вдохновителем и неоценимым помощником».

Об одной такой «неоценимой помощи» рассказывает тот же А. Бобровский.

Композитором фильма «Человек человеку» был А. Волконский, потомок знаменитого княжеского рода, бывший эмигрант. Вернувшись в 50-х годах в СССР, он женился на дочери К. Паустовского, сотрудничал с Ю. Любимовым и О. Ефремовым, создал даже ансамбль старинной музыки «Мадригал», потом снова уехал во Францию.

"...Слушание увертюры А. Волконского Александров назначил у себя дома в 11 часов. Поскольку у него не было ничего случайного в поступках, видимо, это время имело какой-то определенный смысл. Волконский уже разложил ноты на пюпитре, приготовился играть, но Александров почему-то тянул с началом исполнения, выходил, входил, отвлекал нас разговорами о пустяках. Наконец он последний раз вернулся и оставил дверь комнаты широко открытой.

— Ну что же, пожалуй, можно послушать, — удобно расположился он в кресле.

Волконский сыграл увертюру, и воцарилась тишина. И тут произошло нечто совершенно ошеломившее нас. Из комнаты, что была напротив, выбежала, громко аплодируя, счастливая и взволнованная Любовь Петровна.

— Браво! Замечательно! Великолепно! — восклицала она с живостью и непосредственной радостью, протягивая руки Андрею.

Тот стоял красный и смущенный от каскада похвал, которые сыпались на него. Александров же смотрел на Орлову сияющими влюбленными глазами.

— Поздравляю вас! — говорила она. — Поздравляю всех! А вас особенно, Григорий Васильевич, с замечательным композитором!

Столь неожиданное появление кинозвезды из таинственной двери, да еще с комплиментами... «Как странно все это! — думал я. — Что за эффект? Она что стояла и слушала музыку за дверью? А впрочем, конечно! Конечно, все было срежиссировано: и 11 часов, чтобы Орлова могла спокойно завершить свой туалет (недаром он тянул с началом исполнения). И этот ее выход с аплодисментами, означавший признание. Если бы она не вышла, значит музыка не годится. И тогда ничего не подозревавшему композитору было бы предложено написать новый вариант. Здесь умели щадить авторское самолюбие. Но музыка пришлась по вкусу — и вот вам выход! Какая радость и какое облегчение для Александрова! И какие странные эти «великие»!

Остается непонятным: неужели «странные великие» точно так же, путем «подслушки», оценивали музыку сделавшего их в большой степени «великими» И. Дунаевского? И так же, хлопая в ладоши, выскакивала из своего укрытия Орлова, когда ей пришлась по душе «Колыбельная» в «Цирке»? А прежде чем ее послушать, Александров всячески, чтобы Любовь Петровна успела привести себя в порядок, тянул время и отвлекал Дунаевского разговорами о пустяках. Впрочем, 20 лет назад, когда актрисе было «только» 35, такого времени требовалось намного меньше...

68

Вспоминает Ф. Раневская:

«Я оценила глубину Любочкиного сострадания всему живому, когда она рассказывала мне о своем посещении корриды в Мексике. «Вышел бык, и в него полетели бандерильи, впились ему в холку. Мне показалось, что я увидела в его глазах изумление — ведь я же вас не трогаю, за что же вы меня мучаете? Я заплакала от жалости к животному и в ужасе бросилась к выходу, чтобы не видеть восхищенные лица людей, наслаждавшихся страданием ни в чем не повинного животного».

Любочка говорила это со слезами на глазах. И как я ее понимаю!

К замечательному Хемингуэю я отношусь хуже, чем он того заслуживает, за его воспевание корриды».

Однако Раневская не была бы Раневской, если бы одновременно с самыми добрыми словами о «Любочке», которая считала ее своей «феей» в искусстве, не говорила (Г. Скороходову) и такого:

«Орлова, конечно, великолепная актриса. И дисциплинированность ее поражает. Но вот голос... Когда она поет, кажется, будто кто-то писает в пустое ведро».

Потом, правда, «Фаиныш», как звала ее Орлова, сожалела об этой шутке. И говорила много другого лестного о своей подруге...

«Вы бы видели ее! От нее исходила... такая дивная прелесть, какую мне уж, поверьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после. А я их много перевидала».

Ф. Раневская.

Но никогда она уже не скажет лучше того, что сказала о своих первых впечатлениях от «Любочки»:

«Вы бы видели ее! От нее исходила... такая дивная прелесть, какую мне, уж поверьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после... А я их много перевидала... Ни у кого не было такой грации, такого легкого веселого шика — своего, природного. Нет-нет, такое не могло пропасть!»

69

Со слов той же Н. Голиковой Д. Щеглов описывает самые счастливые минуты в ее юности, когда Орлова время от времени предлагала ей: «Ну что, займемся разборкой отходов?»

«Из всех шкафов, тумбочек, чемоданов вываливался на пол баснословный Любочкин гардероб (про который та же Раневская сказала: «Шкаф Любови Петровны так забит, что моль, даже если она завелась в нем, не может там ни расти, ни тем более летать». — Ю.С.). Вся эта немыслимая гора подвергалась тщательному разбору — примеривалась и обсуждалась каждая вещь в отдельности — это тебе, это тоже тебе, а это, пожалуй, еще мое. Попутно обнаруживались еще старые, чуть ли не двадцатых годов (т. е. сорокалетней давности. — Ю.С.) туалеты, сшитые самой Любочкой: шляпки, узкие юбки, выкроенные по неизменной патронке. Выдвигались предположения и гипотезы, сыпались волнующие сопоставления, проходил час, другой, третий...

Разбирать отходы было интереснее, чем их носить. Примеривать самой и видеть, как это делает Любочка, слушать эти истории, как и что было куплено, следовать за ней по их маршруту Женева — Милан — Рим — Париж Лондон — Нью-Йорк, заходить только в самые дорогие магазины, выслушивать комплименты — и выбирать, выбирать, неторопливо и вдумчиво.

...Мне остается, — признается Д. Щеглов, — только пожалеть, что не могу, хотя бы на время, превратиться в женщину, чтобы «изнутри» написать эту часть главы».

70

...Спустя несколько лет после кончины актрисы Александров расхрабрился и опубликовал уникальный, принадлежавший ей документ:

«УДОСТОВЕРЕНИЕ
(действительно без срока)

Полковник административной службы Л.П. Орлова является представителем по делам кинематографии и командируется в город Берлин в войска для выполнения специального задания. Начальникам армий, военным комендантам оказывать полковнику Орловой всяческое содействие в выполнении возложенного на нее задания.

Начальник тыла Народного комиссариата обороны СССР» (с отсутствующей почему-то фамилией. — Ю.С.).

Спустя еще некоторое время «Народная газета», рассказывая о вечере в Доме кино, посвященном 80-летию актрисы, сообщала, что одним из последних на нем выступил генерал КГБ. Все ожидали слов благодарности актрисе за активную военно-шефскую работу, даже, на худой конец, чекистско-шефскую работу, но генерал вдруг сказал:

— Теперь уже можно об этом сказать. Для нас всегда было большой честью, что в наших рядах трудилась такой замечательный товарищ, как полковник административной службы Любовь Петровна Орлова!

«Это был шок...» — чуть не падает в обморок «Народная газета». Остается непонятным, в каком все-таки ведомстве трудилась полковник Орлова: «Удостоверение» ей подписывает начальник тыла армии, а о чести работать с ней говорит генерал КГБ...

71

Неизвестно, когда написано это признание актрисе и жив ли его автор. Если жив, ему приятно будет вспомнить обуревавшие его когда-то страсти:

Мальчишка-школьник полюбил актрису...
смешные, старые, забытые слова.
Но с чувствами контракт уже подписан,
и я его не в силах разорвать.
Я думал, что ты знаешь. Мне казалось,
моя любовь бросается в глаза.
Но нет, она опять со мной осталась.
Ко мне, беззвучная, пришла назад.
Письмо мое сожгли Вы, не читая,
а может, прочитав, сожгли.
Из этих (неразборчиво. — Ю.С.)... не знаю,
но вижу: мною вы пренебрегли.
Вам кажется, что дик я, невоспитан...
У вас друзей вокруг не сосчитать.
Но это ложь, и ею свет пропитан.
Друзей в несчастье нужно обретать.
А этот хор поклонников ретивых,
пустых и полных каламбуров,
случись беда — все, все они покинут,
и Вы одна останетесь средь бурь.
И в шквале непредвиденных несчастий
Вы вспомните, надеюсь, про меня.
Весь мир тогда к вам будет безучастен,
и другом Вам останусь только я!

...И Орлова отобьет на машинке: «Нет Галя, из ваших слов и вашего фото ничего не ясно. Ни хорошего личика, ни умения танцевать еще недостаточно, чтобы стать артисткой».

72

«В конце сороковых, — сообщает М. Кушниров, — по дороге в Семипалатинск Орлова с аккомпаниатором крепко застряли в безлюдной местности. Бродя с Мироновым, они наткнулись на небольшое скопище ветхих сарайчиков, где, судя по дымкам, по развешенному белью, жили люди. Было жарко, хотелось пить, и они рискнули постучаться. Дверь открыла женщина, как потом выяснилось немка. Из тех поволжских немцев, которых зимой 42-го года на холод и голод буквально выбросили в степи Средней Азии. Но Любовь Петровна была потрясена не этим (рискованные политические вопросы она и на дух к себе не подпускала — «не нашего ума дело»). Ее поразила убогость жилища и его... чистота. Каждая щелочка вымыта, каждая плошка блестит, каждая тряпица аккуратно свернута и лежит на своем месте. На детях застиранная, залатанная, но аккуратная одежонка. В сарайчике душно, но ничем не пахнет. На обратном пути она напомнила Миронову, какой был дух в богатой казахской юрте, куда их накануне зазвали ужинать.

Вечером в гостинице Семипалатинска Орлова вернулась к этому неожиданному впечатлению: «Вот, Лева, какой урок жизни! Вот так, только так должна содержать себя всякая женщина. В какой бы дыре ты ни оказался, в каком бы дерьме ни плавал, не опускайся, будь красивым. Лопни, а держи фасон!»

73

«Весной 1968 года, — рассказывает в книге об актрисе И. Фролов, — Орлова дала согласие на творческий вечер для студентов Интернационального киноклуба Дома дружбы. Как и было договорено, актриса прибыла минут за 40, сказав, что ей необходимо время для макияжа. И вдруг обнаружила, что забыла дома какой-то крем, очень ей нужный (уж не тот ли, «магический», о котором потом будут слагать легенды? — см. «Небылицы». — Ю.С.). Пока ездили за ним, пока она гримировалась, время шло. И вечер начался с опозданием. Актриса очень переживала, но все кончилось хорошо. Были цветы, аплодисменты, слова признательности. И, уезжая, Любовь Петровна со смущенной улыбкой призналась, что во всем виноват Григорий Васильевич, который должен был сегодня уезжать за рубеж, а в ее священные обязанности входило проверять его вещи и во что он одет, так как были случаи, когда знаменитый режиссер уезжал в ботинках разного цвета. Поэтому мысли ее были заняты только его отъездом. Вот она и забыла злосчастный крем.

Тем не менее по ее глазам было видно: она счастлива, что вечер прошел успешно и, пожалуй, еще больше оттого, что у нее есть человек, о котором нужно так заботиться.

...Александровские туфли, вернее, коробка от них, фигурировали и в другой истории, рассказанной актрисой Театра им. Моссовета и тогдашним секретарем его парторганизации Л. Шапошниковой:

«В конце 62-го года мы собрались на целину со спектаклем «Миллион за улыбку». Встретив меня, Любовь Петровна спросила:

— Милочка, я слышала, вы едете на целину.

— Да, готовимся.

— Но там же сейчас наверняка холодно.

— Не знаю.

— А сколько человек едет?

— Около десяти.

— А когда вы будете в театре? Я хотела бы вас повидать.

Легко, изящно, грациозно
На сцену вышла не спеша
Она. Приветливо серьезна,
Величественно хороша.
      Зрители.

Мы договорились. Прихожу в театр, а она меня уже ждет. И рядом на столе большая коробка из-под туфель. Причем туфель не ее, а явно Григория Васильевича. Такая большая коробка. «Это вам в дорогу», — говорит она. «А что там?» — «Разные лекарства. Мало ли что может быть. Неизвестно, какая там еда, какая будет погода. Мы это подобрали на Сивцевом Вражке (там была закрытая ведомственная аптека. — Ю.С.). Здесь вы найдете все, что может пригодиться как скорая помощь».

...О непростых условиях на целине Орлова знала не понаслышке. Причем о настоящей целине, когда она только «поднималась» и когда этим «подъемом» вдохновенно, как говорят, руководил тогдашний 2-й секретарь компартии Казахстана Л. Брежнев. Который написал в «Целине», как он выделил свой личный самолет для Л. Орловой, Н. Крючкова и М. Ладыниной, без устали мотавшихся с концертами из одного целинного района в другой...

74

Тот же А. Бобровский рассказывает, что во время первого посещения им Александрова все время, пока хозяин собирался ехать с ним на студию, бывшая дома Орлова так и не появилась.

«Но я затылком чувствовал, что она здесь, за другой дверью и стеной, и слышит нас. Григорий Васильевич посмотрел на меня, потом на ту дверь и взял со стола желтый портфель.

— Ну, мы поехали! — произнес он негромко, но так, что за дверью его фраза наверняка была услышана. Казалось, мгновение — дверь откроется, и Любовь Петровна выйдет попрощаться. Но ответом была тишина, и мы вышли к лифту.

...Справедливости ради надо сказать, что мне посчастливилось лицезреть «звезду» сразу, с первого же захода к Александрову.

Перед этим во вгиковской библиотеке я наткнулся на первый, 54-го года, и самый, пожалуй, удачный (будь он снят тогда, а не пять лет спустя!) сценарный вариант «Русского сувенира». Одной его сценой, самой, может, фантасмагорической, я буквально «заболел».

...Заснувшим в русской избе американцу Скотту и англичанину Пиблсу снятся ужасные последствия третьей мировой войны. На опустошенной Земле остались только два, снова первобытных, в шкурах и с дубинками, существа те же Скотт и Пиблс. Они вдруг замечают третье выжившие создание, обезьяну, сталкиваются в смертельной схватке за «даму»... и просыпаются, дубася друг друга в кровати.

...Что уж я там «нафонтанировал» по этому поводу, не помню, но несколько строк александровского «апокалипсиса» превратились у меня чуть ли не в десять страниц до абсурда смешного, как мне казалось, действа.

Я оставил их в почтовом ящике режиссера на улице Немировича и попросил посмотреть, лелея надежду попасть на практику на тот же «Сувенир», если маэстро убедится, что склад моего мышления близок его собственному и даже способен «развить» его. Условия практики, кстати, вовсе не требовали этого, но мне, 19-летнему, казалось, что только такое «единение душ» дает мне право работы у «самого» Александрова.

Через несколько дней режиссер-небожитель, каким он мне тогда казался, пригласил меня для разговора. В его середине в дверях кабинета появилась... она.

— ...Это тот Юра?

Однако в кабинет не вошла, представляя возможность любоваться собой на расстоянии. Я понял, что мой опус актриса прочла, но по ее тону не мог догадаться, позабавил он ее или напугал.

...Вопрос о моей практике в тот день был решен, но, к сожалению, не на «Русском сувенире», эпизод которого я так самоуверенно, без всякой на то просьбы Александрова, препарировал, а на подготовительном к нему фильме-эксперименте «Человек человеку»

...А. Бобровскому довелось увидеть Орлову позднее, на даче во Внукове, когда работа над «Человек человеку» близилась к концу.

— Неужели у вас все идет так блестяще? — сделала актриса вид, что не поверила его рассказу о фильме. — Неужели все так гладко?

«И она с любопытством поглядывала на меня.

— Как вам сказать... — Я повернулся в сторону Александрова. — Пожалуй, только... единственное затруднение...

— Какое?

Они переглянулись и уставились на меня. Мне стало неловко, но отступать было поздно:

— Отсутствие сценария.

Мне показалось, что они облегченно вздохнули».

Своеобразный, если не сказать, «черный» юмор, здесь в следующем. То, что больше всего беспокоило, даже лихорадило и группу, и студию, и главк, не знавший даже, какие деньги выделять на картину, для Александрова было пустяком, о котором не стоило и говорить.

— Григорий Васильевич пишет сценарий, но еще не закончил, — сказала Орлова.

— Работа идет параллельно, — мягко пояснил Александров (то есть к концу работы над фильмом — завершение его сценария! Случай, единственный в практике тогдашнего кинематографа. — Ю.С.)

Чтобы не выглядеть назойливым, я кивнул и больше не возвращался к этому разговору. Ясно одно: у них была причина не говорить на эту тему больше того, что они сказали.

— Любовь Петровна, — перевел я тему. — Я хотел выразить вам свой восторг. Мне посчастливилось видеть вас в спектакле (в «Лиззи Мак-Кей», видимо. — Ю.С.). Я до сих пор под впечатлением от вашей игры.

— Благодарю вас, — с обычной изящной простотой ответила она и чуть вздохнула. — Я месяц не играла в этом спектакле из-за болезни. Сейчас чувствую себя хорошо, но было худо некоторое время. — Она грустно посмотрела на Александрова, потом обратилась ко мне: — И знаете, сколько мне заплатили по больничному листу?

— Сколько?

— Триста тридцать четыре рубля и... — она сделала паузу — ...сорок семь копеек (после реформы 1961 года это было бы 33 с половиной рубля! — Ю.С.)

— Не может быть!

— Увы, но факт! — сказал Александров.

Вряд ли они шутили.

— Так у нас ценят первых актеров в стране! — возмутился я».

И так, добавим, могли осуждать их (см «Советское искусство» от 1938 г.), когда они хотели получить то, чего действительно стоили.

75

«В 1946 году, — рассказывает М. Кушниров, — Л. Орлова впервые одна махнула в Париж. В аэропорту французской столицы она вдруг увидела, что все парижанки в более длинных юбках, чем у нее. А машина уже наготове, в гостинице ждут журналисты, фотографы.

Актриса пошла в туалет, быстро отпустила юбку на несколько сантиметров, аккуратно все зацепила безопасными булавками (без них ни в какие дальние вояжи она не отравлялась), накинула мех и вышла к машине.

На фоне собора Парижской Богоматери.

Однако, попав в гостиницу и присмотревшись к парижанкам, она увидела, что поторопилась. Молодые, хорошо одетые дамы носили юбки даже более короткие, чем та, в которой она прилетела из Москвы. Тут же, в номере, она вытащила ножницы (без них тоже никуда), опытной рукой обрезала юбку, наметала, подшила и таким образом привела свой вид в полное соответствие с последней парижской модой. Как и должно быть у настоящей, тем более советской, «звезды».

76

...Два забавных эпизода можно прочесть в «лоскутных» дневниках у В. Катаняна.

...В Москву приехал на 450-е, с участием Орловой, представление своей пьесы «Лиззи Мак-Кей» Жан-Поль Сартр.

В связи с этим В. Катанян снял сюжет для «Новостей дня»: Сартр на спектакле и репетиции последнего с участием Орловой. На съемку примчался Александров и лично проследил, как, с каким светом снимают супругу. Чуть ли не собственноручно двигая приборы, помогал его установить. Потом взял у Катаняна телефон и попросил непременно показать ему материал, прежде чем тот увидит экран...

Жан-Поль Сартр доволен советской «респектабельной проституткой», даже назвал Орлову лучшей из всех виденных им Лиззи Мак-Кей на сцене и на экране.

Через несколько лет для своего фильма об С. Эйзенштейне Катанян снимал интервью с Александровым на внуковской даче.

После съемки Л. Орлова угощала его вкуснейшими, собственной выпечки пирожками.

— Как вчера прошел концерт? — поинтересовался Александров у супруги. Что вы пели, Любовь Петровна?

— Как всегда — романсы и, конечно, классику.

«Что бы она такое могла петь из «классики»? — подумал Катанян.«Гадание» Марфы», арию Далилы?»

Когда он спросил об этом Орлову, та, как о само собой разумевшемся, сказала:

— «Диги-диги-ду».

«Ну да, — понял Катанян, — классика у каждого своя».

77

Артист Театра им. Моссовета Г. Бортников пользовался особой симпатией и покровительством Орловой.

На каком-то вечере в театре Орлова, как молодая, отплясывала с ним рок-н-ролл. В один прекрасный момент Бортников вспомнил, что артистке уже далеко за 60, и предложил ей передохнуть.

— Ах, так! — И она демонстративно оставила партнера одного.

Их стали просить продолжить.

— Я бы с удовольствием, — усмехнулась актриса, — да Гена устал...

Во время гастролей в Югославии артисты ведущего советского театра были приглашены на прием к И. Тито. Однако маршал заставил себя ждать, и Орлова, одна из всех не побоявшаяся дотронуться до чего-нибудь на богато сервированном столе, показала Бортникову на бутылку:

— Гена, плесните мне немного коньяка.

Тот не посмел ослушаться народной артистки, и сербы, наблюдавшие за церемонией ожидания, сделали по поводу такой вольности замечание.

Любовь! Как с именем искусство
Порой сливается в одно!
Особо радостное чувство
Рабом его нам быть дано...
      Из письма актрисе.

— Да вы знаете, с кем вы говорите? — вступился Бортников. — Это наша великая актриса!

Однако церемониймейстеры Тито не знали, видимо, рангов приглашенных. Это уже всерьез задело ту, о которой шла речь, и она сказала Бортникову:

— А давайте, Гена, встретим маршала в танце!

Что они и сделали, не вызвав, между прочим, у появившегося вскоре югославского лидера особых недоумений, во всяком случае, внешних.

...Гастроли еще в одной, уже «братской» стране. Опять банкет, и опять ждут президента. Охрана теснит так, что Бортникову снова приходится вступаться:

— Вы что, не видите? Это великая Орлова! Помните: «Я из пушки в небо уйду!»

— Где пушка?! — кричат испуганные президентские охранники и теснят еще сильнее...

78

«Если что не так, — замечает М. Кушниров еще одну черту за обожаемой им Любовью Петровной, — никаких компромиссов. Однажды она села в машину — надо было ехать на выступление в район. Шофер обернулся к ней и весело спросил: «Ну что, вперед, к победе?» Она моментально учуяла запах водки, открыла дверцу и вышла. «Я с вами не поеду. Вы пьяны». Повернулась — и в номер. Администратор в панике, стучится к ней: «Вы что? Вы что это? Там же публика, там же начальство... Вы подумайте, что будет?!» Она ему спокойно: «Ничего не будет. Вы достанете другую машину, и мы поедем».

...Конечно, «достали» и «поехали». И не в Рыбинск ли, после концерта в котором «Рыбинская правда» откровенно признавала:

«Звучит мелодия «Вальса» Чайковского. Но что греха таить, сегодня она воспринимается холоднее, чем обычно (это у виртуоза-то А. Миронова! — Ю.С.) Секрет прост: через несколько минут на сцену выйдет любимая всеми киноактриса Любовь Орлова!»

И это в 1961-м!

79

Во время одного из Московских кинофестивалей Александров, будучи, плюс ко всем своим 26, как он сам подсчитал на досуге, общественным обязанностям, еще и председателем общества «СССР — Италия», пригласил Ф. Феллини и его супругу Дж. Мазину к себе во Внуково. И всю дорогу скулил по поводу плохой погоды в этот день: с утра зарядил дождь, и гости не смогут сполна насладиться внуковским очарованием.

Однако, когда на крыльце появилась Л. Орлова, Феллини воскликнул:

— Кто сказал, что погода плохая? Вот и солнышко!

Своеобразным образом ситуация повторилась, когда Александров умыкнул во Внуково прямо с ее единственного концерта в Москве свою «подружку», как он ее называл, Марлен Дитрих.

— А вот, кстати, и Любовь Петровна! — сказал он тогда, хотя к такому «кстати» Орлова, как и к приезду Феллини, готовилась чуть ли не полдня...

...И еще по поводу обилия общественных нагрузок у Александрова. Когда такая же активная в этом плане Л. Смирнова спросила Орлову, почему она не проявляет себя на таком благородном поприще, та отшутилась так же, как от бестактного вопроса авиаконструктора Микулина о своей бездетности:

Л. Орлова и Г. Александров направляются на конкурсный просмотр фильма Ф. Феллини «8 1/2» на Московском кинофестивале.

— Что вы, Лидочка! У моего Гриши столько этих общественных нагрузок, что их с лихвой хватит на нас обоих.

80

Однажды перед выходом на сцену Орлову встретила чья-то собачка, и актриса, как всегда, приласкала животное, не предвидя, в какой конфуз эта собачка ее введет.

...На концерте она пела романс М. Глинки:

Когда в час веселый откроешь ты губки
и мне ты воркуешь нежнее голубки,
я с трепетом внемлю, я весь вне себя.
Боюсь проронить хоть единое слово,
молчу, не желая блаженства иного.
Все слушал бы, слушал и слушал тебя,
все слушал бы, слушал и слушал тебя!

И тут актриса слышит дружный смех зала: все, кроме нее, замечают рядом с кулисами ту самую собачку, которую повстречала Орлова. Встав на задние лапы она действительно внимательно «слушает».

Орлова, не понимая в чем дело, оправляет платье. Аккомпаниатор Миронов щупает бабочку: не съехала ли? Но когда певица снова в конце куплета повторяет «Все слушал бы, слушал и слушал тебя!» — в зале смех еще громче: собачка свешивает голову на другую сторону и «слушает» еще внимательнее.

Только тут, посмотрев вокруг себя, Орлова, замечает «причину» смеха. Она идет к собачке, относит ее за кулисы, возвращается и допевает Глинку.

На следующий день уборщица театра, хозяйка «слушающей собачки», призналась Орловой: «Меня увольняют за вчерашнее». Актриса немедленно отправилась к коменданту и попросила не делать этого.

81

На этот раз собачка стала лишь причиной смеха. А при встрече с другими собаками, симферопольскими, актрисе было уже не до смеха.

Прогуливаясь вечером недалеко от гостиницы, пишет Кушниров, она увидела за оградой удивительно красивый палисадник. Любовь Петровна всегда питала слабость к цветам, особенно к розам, а здесь они были на загляденье. В глубине маячил большой деревянный дом, но калитка была открыта, и Любовь Петровна рискнула зайти — полюбоваться поближе. Не успела сделать и пяти шагов, как навстречу ей выскочили две огромные кавказские овчарки. Любовь Петровна не меньше роз обожала собак и умела их успокаивать и голосом и взглядом. Собаки неохотно притормозили и стали кружить рядом как бы в неспокойном размышлении. Размышляла и Любовь Петровна, не решаясь начать отступление. И вдруг из дома к ней устремились с криками несколько женщин в белых халатах. Оказалось, что актриса ненароком зашла на территорию дома умалишенных, где собаки были натасканы кусать и рвать любого постороннего.

...И, чтобы уж покончить с «собачьей» темой, еще несколько слов. Слабость Орловой и Александрова к собакам, особенно к злым, готовым, как симферопольские за умалишенных, порвать всех, кто позарится на их внуковские богатства, преподносят теперь как нечто предосудительное, как некую блажь «избранных»: «Они очень полюбили злых собак-овчарок. Овчарки охраняли их внуковскую дачу».

А между тем первую, еще довоенную, свою собаку со странной, наводящей ужас на гостей кличкой Раздень Орлова и Александров в первые же дни войны отдали в армию. И вскоре получили «благодарность» за своего Разденя, который, соответственно обученный, — предварительно ему, бедному, клали под гусеницы танка кусок мяса — бесстрашно, обвешанный связкой гранат, бросился под вражескую машину...

82

В сентябре 1963 года внуковскую — на территории в 1 гектар! — «дачку» Орловой и Александрова посетил их давний знакомый, ставший недавно министром кино А. Романов.

— У нас нынче был уже легкий заморозок, — встретила его Орлова.

— Надеюсь, не творческий заморозок, — пошутил министр.

— Нет, конечно. Творческих заморозков мы не испытываем, хотя их время как будто и пришло.

Когда втроем они расположились у уютно горящего камина, Орлова продолжила:

— Главное, видимо, в том, что время стало другим, музыкальная комедия должна быть иной, отвечающей духу времени, новой по содержанию и форме.

— А новое — это хорошо забытое старое, — с улыбкой, показавшейся Романову очень грустной, заметил Александров.

— Вы слышите, что он говорит! — словно продолжила Орлова давний спор с мужем. — Вот как верен Григорий Васильевич нашим успехам в кино. Он сейчас ищет тему для нового музыкального фильма, уговаривает меня, а я после «Русского сувенира» сомневаюсь — дело не только в теме. Вы, вероятно, видели комедии Рязанова «Карнавальная ночь» и «Гусарская баллада», а также «Неподдающиеся» и «Девчата» Чулюкина, на худой конец — «Черноморочку» Коренева. Там тоже поют и танцуют, но сопоставимы ли эти фильмы с музыкальными комедиями 30-х годов? Вы, вижу, не очень твердо говорите «нет». Значит, у моих сомнений есть основания. Попытки повторить приемы прошлого в «Русском сувенире» нам явно не удались. Следовательно, надо искать.

(О первой реакции Орловой на впервые увиденный ею «Русский сувенир» хрестоматийно известно:

— Нет, тут что-то не то, — растерянно сказала она. — Что ни кадр пустота... А у меня... одни перепевы самой себя. Ужасно! Словно только тем и занимаюсь, что пытаюсь повторить старые приемы, но ничего уже не получается. — Ю.С.)

— Я уже говорил Любови Петровне, — вмешивается Александров в разговор, что мы делали когда-то не только удачные музыкальные комедии. Были у нас и после войны достойные вещи. И теперь, думается, можно было бы обратиться не только к излюбленному нами жанру комедии, а, скажем, если не к детективу, то к приключенческому жанру. Мы могли бы создать увлекательнейший фильм о наших разведчиках. Сознаюсь, кое-какие материалы я уже раздобыл. У меня есть даже их клички — Скворец и Лира. И разве Любовь Петровна не смогла бы сыграть роль смелой советской разведчицы? Разве не были ее творческой удачей, разве не отличались драматической глубиной исполненные ею отнюдь не в комедиях роли Ксении в «Ошибке инженера Кочина», танцовщицы Паулы Менотти в «Деле Артамоновых» или, наконец, американской ведьмы Джанет Шервуд во «Встрече на Эльбе»?

— Все это хорошо, — перебила супруга Орлова, — но это не заглушает моих сомнений. Согласитесь, Григорий Васильевич, что реально существуют и некоторые другие, весьма серьезные причины, почему нам в последние годы не везет в кино.

— Но какие, позвольте вас спросить, причины? — уже с явным раздражением подбросил Александров поленья в камин. — Что же это за причины такие, которые мешают актрисе исполнить предлагаемую ей роль, да к тому же написанную для нее специально?

— Есть одна такая, и притом весьма веская причина, — как-то очень спокойно, глядя в камин, сказала Любовь Петровна. — Это возраст. Я до сих пор помню не очень тактичную похвалу тому, как я выгляжу в «Русском сувенире», которая содержалась в газете «Ферганская правда», кажется.

Любовь Петровна подошла к письменному столу справа от камина и извлекла небольшой альбом в сафьяновом переплете (вся пресса во Внукове читалась и складывалась для будущего исчезнувшего на помойках архива. — Ю.С.).

— Да, именно в этой газете, я не ошиблась. Вот что она писала, пытаясь выдать свое сочувствие мне за похвалы. Слушайте: «Мастерство ее перевоплощения всегда пленяло публику». Ну, допустим, что это так, а дальше: «С годами не померк, не состарился талант выдающейся советской артистки». В том-то и дело, что и «состарился» и «померк». Я же живой человек и понимаю, что хотел сказать рецензент: 60 лет — это не 30... То, что еще проходит в театре, в кино не пройдет.

(Актриса не подозревала, что именно в это время, в сентябре 63-го, калужская газета «Знамя» писала о ее концерте в Обнинске то же самое: «Годы наложили на знакомое лицо свой отпечаток, но она, как и прежде, порадовала зрителей своим нестареющим искусством». — Ю.С.)

Она замолчала и несколько минут сидела молча. Ее одолевали мучительные раздумья, в ней боролось желание сняться в фильме, задуманном Григорием Васильевичем, и понимание несоответствия своего возраста возрасту героини.

— Я думаю, — сказала она мужу, — что годы у нас уже не те, когда актриса легко входит в кадр. Взгляните на мои руки! (Опять эти руки, искалеченные тасканием по морозу уже упомянутых бидонов с молоком в голодные 20-е! — Ю.С.) Если, Григорий Васильевич, вы предложите мне роль 20-летней разведчицы и я возьмусь за нее, то вам же придется снимать крупным планом не мои руки, а чьи-то другие, молодые. Отсюда и идут мои сомнения...

«До сих пор, — признается Романов 25 лет спустя, — я ношу в душе очень сложное, поначалу просто тревожившее меня воспоминание об этом ответственнейшем разговоре возле камина. Мне показалось тогда, что настойчивость Григория Васильевича в конце концов может побороть сомнения Любови Петровны. Так, в сущности, и случилось. Мне захотелось тогда сказать это моим друзьям, ответить откровенностью на откровенность, только, как говорят в таких случаях, «пороху не хватило».

...Не в душе надо было носить свои сомнения, а тогда же, у внуковского камина, говорить все, что думаешь по этому поводу. Что же ты за министр такой, если не можешь остановить явное безумие двух своих, хоть и знаменитых, подчиненных. Тем более что один из них сам в этом глубоко сомневается. Впрочем, помогла ли бы тогда министерская откровенность?..

83

Спустя 10 лет, когда самое страшное уже произошло и снятые все-таки «Скворец и Лира» легли на полку, А. Романов, продолжающий, наверное, мучиться по этому поводу угрызениями совести, отправился со своими друзьями смотреть нашумевший, со Смоктуновским, спектакль Б. Равенских «Царь Федор Иоаннович» в Малом театре. Потом все трое зашли к его постановщику. После обязательных восторгов от увиденного Орлова мягко заметила:

— Судя по всему, дорогой Борис Иванович, вам очень хотелось преодолеть традиционную трактовку трагедии Толстого. Право же, весь спектакль, от начала до конца, пронизан этим стремлением.

Ученые мужи П. Капица (слева) и А. Иоффе с великой кинозвездой.

— И в этой связи, — добавил Григорий Васильевич, — вас, судя по всему, меньше всего волновала история...

— Да! Конечно, да! — горячо откликнулся Равенских. — Меня интересовал прежде всего человек. Его духовная структура, сильные и слабые стороны его характера, отношения с людьми, его окружающими. Как, скажем, вас в «Весне» интересовало, видимо, не то, сколь модными стали у нас увлечения открытиями в науке, а отношение вашей героини к этим открытиям, ее характер серьезной ученой и прелестной женщины, не так ли?

«Скажу сразу, — признается Романов, — эта реплика Бориса Ивановича показалась мне не очень удачной. Вполне понятно, что она вызвала возражение Любови Петровны».

— Вы забыли, — сказала она, — что я играла советскую ученую, и мне в ее образе важно было передать то, что отличает советскую женщину-ученого от советской женщины, не имеющей отношения к науке.

— Равным образом и в характеристике актрисы, — добавил Григорий Васильевич, — мы стремились показать главным образом ее внутренние духовные особенности...

«Какие, интересно?» — вспомнил, наверное, Равенских не очень, прямо скажем, выразительную опереточную актрису Шатрову и откровенно рассмеялся:

— Вы говорите все это так, словно мы с вами встречаемся впервые.

— Дорогой Борис Иванович, — сказала Любовь Петровна после минутной паузы. — Неужели вы тем не менее не замечаете, что одно дело — мои довоенные роли, за которые я была награждена критикой ярлыком «лирико-комедийной» актрисы, и совсем другое — мои роли в послевоенных фильмах и спектаклях?

— Однако об условиях, в которых действуют ваши героини, вы не забывали никогда. Даже в «Милом лжеце», не так ли? — поспешил заметить Равенских.

В общем, не получилась эта последняя, видимо, беседа выдающихся режиссеров и актрисы. Во всяком случае, в изложении профессионального журналиста А. Романова...

84

Спустя почти 30 лет после войны, когда это произошло, вспомнили и такой красивый эпизод из жизни актрисы.

...После одного из особенно удачных выступлений маленькой Любочки в доме Ф. Шаляпина на Новинском бульваре восхищенный певец поднял девочку высоко над собой и сказал:

— Помяни мое слово, Любаша — быть тебе ба-а-льшой артисткой!

Ободренная шаляпинской похвалой, Любочка подбежала к матери:

— Мама, я буду ба-а-льшой артисткой и буду возить тебя в ба-а-ль-шой карете!

...Спустя 30 лет, когда Орлова оказалась во время войны в Баку, она решила перевезти туда эвакуированную ранее в Уфу мать.

Когда Евгению Николаевну под присмотром специально командированного для этого аккомпаниатора актрисы Миронова доставили из Уфы на самолете, она впервые, на восьмом десятке, воспользовавшаяся воздушным транспортом, сказала:

— Ну вот и сдержала Любаша свое слово: прокатила меня в ба-а-льшой карете!

85

Уморительно описывает Д. Щеглов следующий эпизод.

«Раневская подолгу и со вкусом враждовала с администрацией Театра Моссовета, вела затяжные войны на чужой территории, — войны, надо сказать, не слишком спланированные и совсем не прибыльные для той сверхдержавы, которую она представляла в единственном числе. Одну из таких кампаний она проводила на стратегически важном для нее направлении во время гастролей театра. Кампания была летняя. Изнуренная неустройствами быта и духотой, Раневская вдруг заявила, что не выйдет на сцену, пока это «ничтожество» очередной враг-распорядитель — собственноручно не поставит ей клизму... Даже учитывая изобретательность Фаины Георгиевны, это было внове, это было сильно. До спектакля оставалась пара часов. Бледный от ужаса администратор заявил, что скорее удавится, чем совершит подобное действие. Отправившаяся на переговоры дирекция через несколько минут вышла из номера с тусклыми лицами.

«Люблю грозу в начале мая», и в декабре люблю «Весну».

Ф. Раневская Фея.

Положение становилось аховым. Вот тогда-то и послали за Орловой. Вошедшая нашла Раневскую в состоянии крайней несговорчивости. Состоялся обмен мнениями. Стороны пришли к обоюдному согласию, что администрация первейший враг артиста. Ни о каком спектакле, однако, речи быть не могло. Фаина Георгиевна продолжала настаивать на своих клистирных условиях.

— Фуфочка, ну хотите, я сама вам ее поставлю? — деловито предложила Орлова.

Эстетическое чувство Раневской, видимо, до такой степени возмутилось самой возможностью участия Любочки в подобной сцене, что ультиматум был незамедлительно снят. А Орлова спокойно, никому ничего не объясняя, отправилась к себе в номер».

Принципиальность Фуфочки с клизмой станет понятнее, если учесть, что с людьми, которых она любила, Раневская могла переносить любые невзгоды.

«Эту картину, — вспоминала она о «Весне», — надо бы назвать «Весна в Антарктиде»: такой собачий холод стоял в павильоне, пока не зажигали приборы, которые хоть как-то согревали».

Поэтому в новогодней открытке, посланной Орловой и Александрову, Раневская написала: «Люблю грозу в начале мая и в декабре люблю «Весну». И еще: «Любочке и Гришеньке — с нежной любовью. Ф. Раневская — Фея».

С годами, правда, — и в этом вся Раневская! — Гришенька оказался «бездарью», сидящей на шее Любочки, а последняя — «типичной буржуазкой, с соответствующими интересами вокруг дома, тряпья, косметики...» (И то и другое со слов Г. Скороходова. — Ю.С.)

86

Готовя на телевидении фильм об И. Козловском к его 80-летию, я предложил певцу поначалу совершенно эксцентричный прием. Пусть в ролях его очаровательных оперных партнерш — под запись, конечно, — выступят самые известные тогда артистки театра и кино: Ю. Борисова, Т. Доронина, Л. Максакова и еще как минимум 10 «примадонн». Неожиданно для меня все они оказались согласны на «дуэты» с Иваном Семеновичем. Не захотел только сам юбиляр. «Единственная, кого бы я мог представить такой партнершей, была бы Любочка Орлова», — сказал он. И пожалел, что не были записаны романсы и песни, которые он любил с ней исполнять.

— Было такое! — с восторгом подтвердили мне их современники, запомнившие пение Орловой и Козловского в ресторане «Метрополь», при обожаемых певцом свечах, романса «Я встретил вас...»

В «связке» с Орловой Козловского вспоминают и теперь. «Она не была сексуальной, — пишут об актрисе, — но обладала очарованием женщин, про которых Козловский говорил «Поди сюда!».

Однако это пикантное выражение не принадлежит великому тенору. За много лет до него артистка Ю. Глизер, жена М. Штрауха и коллега Александрова по театру «Пролеткульта», охарактеризовала возлюбленную последнего, очаровательную артистку Верочку Янукову, тем же неотразимым «Поди сюда!» Так что Александров дважды, можно сказать, оказался жертвой столь жгучего призыва, и «Поди сюда!» — не выдумка знатока женщин Козловского.

Зато ему принадлежит ставшее почти хрестоматийным сравнение орловской улыбки со светом. Когда актриса появилась на приеме у писателя Алексея Толстого, Козловский сказал:

— Теперь, пожалуй, можно тушить все свечи: улыбка Орловой способна осветить этот зал.

А залы у Алексея Николаевича Толстого были, видимо, немалые...

87

«Гриша был гений, — пишет Щеглов о том, кем представляла Орлова своего мужа, — и в этом незыблемом, как кремлевская стена, и не обсуждаемом, как постановления съездов, статусе являлся беззащитно-открытым хитросплетениям быта — каким бы налаженным он ни был. Легенда тщательно поддерживалась самой Орловой — в сущности, она была ее единственным автором; считалось, что Гриша ничего не умеет и не может. А главное — ничего и не должен уметь и мочь, кроме как снимать свои гениальные фильмы и любить ее, Любочку.

...Однажды, уезжая на концерты, она вызвала внучатую племянницу, чтобы возложить на нее заботы об остающемся в одиночестве Грише. Проведенный инструктаж отличался подробностью, способной повредить даже самую крепкую нервную систему. В очень беглом переложении он сводился к тому, что разбудить патриарха советской кинематографии следовало ровно в 8.45, ни минутой позже. Ровно через двадцать минут в гостиную должны быть поданы кофе и яичница с помидорами, причем особым образом регламентировалось количество помидорных ломтиков и некоторых сопутствующих добавок. Само собой разумеется, что изделие должно жариться строго определенное время тут, вероятно, счет пошел уже на секунды. Интервалы между снятием блюда с плиты, подачей на стол и началом употребления оторвавшимся от важных дел мастером тщательно прописывались на особом листке, равно как и хронометраж ужина (к обеду вызывалось какое-то дополнительное лицо, более искушенное в кулинарно-хозяйственных вопросах).

...Тем не менее Орлова уехала в самом мрачном и растерянном состоянии.

Весь вечер племянница тревожно репетировала утренние приготовления заводила и звенела элегантным немецким будильником, сверялась с записями актрисы и в конце концов в изнеможении уснула на диване в гостиной.

...Майским утром ее разбудил голос режиссера:

— Машенька, вставайте! Завтрак уже готов.

На часах была четверть одиннадцатого.

Никто никуда не торопился.

Яичница с нерегламентированным количеством помидорных кружочков, кофе и обжаренный в томате хлеб (я забыл про эту деталь) аппетитно дожидались на столе.

— Только не рассказывайте Любочке! — умоляла за завтраком племянница, и, судя по тому, что никакой реакции потом не последовало, данное обещание было выполнено».

88

Авторша этого стихотворения явно имела отношение к тому, что психиатры называли тогда «синдромом Орловой»:

Люблю тебя зимой и летом,
но разве я тут виновата?
К тебе звоню, тебя уж нету,
уже уехала куда-то.
Бывает, что не позовут,
а свет в окне твоем играет.
Весь вечер чертики скребут,
и в сердце драма нарастает.

«Драма нарастала» у одной из тех, видимо, которые, преследуя актрису своею любовью, даже снимали жилье во Внукове и как бы невзначай сталкивались с ней на дачных тропинках. Иногда даже восторженно кричали: «Мама! Я знала — мама!» Лишь бы отделаться от дочерей-самозванок, Орлова не жалела и денег...

В своей любви я так пригрелась,
с ней не расстанусь никогда.
Вот с телефоном извертелась,
что даже снятся провода.
Писать кончаю. Так тоскую!!!
Тоскую по тебе, единой.
Тебя я крепко так целую
и остаюсь твоею Ниной!

Уж не та ли это «Нина», о которой, со слов той же Н. Голиковой, пишет Д. Щеглов. Которая позвонила ей спустя два года после смерти своего кумира, в день 75-летия актрисы, и заговорила от лица «Любочки»:

— Здравствуй, я так соскучилась по тебе (помните: «Тоскую по тебе, единой!» — Ю.С.) и хочу тебе спеть.

Раздался какой-то треск, затем в глубине заиграл рояль, и «Орлова» запела — звучно и сильно — «Широка страна моя родная...» Через несколько минут голос в трубке трансформировался в нечто среднее между «Любочкиной» звонкостью и чеканностью Левитана: «Сегодня исполнилось семьдесят пять лет со дня рождения народной артистки Советского Союза Любови Петровны Орловой. Прошу почтить ее память минутой молчания...»

В наступившей вослед тишине Нонна Юрьевна (Голикова. — Ю.С.) опустила трубку. Звонок из прошлого с поправкой на помутившийся рассудок: эта преследовавшая Орлову и при жизни поклонница пыталась свидетельствовать, что душа актрисы окончательно поселилась в ее бренном, то и дело заточаемом во всевозможные больницы, теле. «Переселение» стало делом всей жизни этой несчастной женщины, музыкально одаренной, являвшейся, кроме того, первоклассным имитатором, правда, лишь одного голоса — голоса своего кумира».

Звонила она и через пять лет, когда «переселившейся» в нее Орловой исполнилось 80. И это, кажется, был последний «Любочкин» звонок...

89

Вспоминает одна из последних по времени подруг Орловой, ленинградка А. Сараева-Бондарь:

«Интерес лично к себе, «любопытствующее разглядывание» Орлова пресекала решительно.

— Скажите, вы — Орлова?

Ох, и не любила она, когда ее так узнавали. И сжимала мою руку.

— Нет, — отвечаю я, — Орлова — это я, а Наталья Павловна так похожа на Орлову, что композитор Дунаевский написал для нее однажды песню Анюты.

Ничего не понявшая дама отскакивает от нас, а мы еле сдерживаем смех.

...Смотрим в БДТ «Правду, ничего, кроме правды!» Неподалеку от нас в публике — ведущий, Кирилл Лавров.

— Смотри, — шепчет Любовь Петровна — Мартынов шестидесятых, рыцарь советского образа. Хороший облик, человеческий.

— А артист? — спрашиваю я.

— Ну, думаю, что он еще на своих творческих качелях не раскачался, но раскачается. Была бы помоложе, сыграла бы с ним...

В антракте ее приглашают за кулисы. Роль гостеприимного хозяина поручена В. Стржельчику.

— Все знают, Любовь Петровна, что вы у нас сегодня в театре. Ну как?

— Правду, ничего, кроме правды? — смеется Орлова. — Удивительно честно и правдиво звучит спектакль.

Ее просят оставить свой автограф на приспособленном для этого потолке гримуборной С. Юрского. Любовь Петровна, встав на стул, расписывается и спрашивает, как выбраться на крышу.

—???

— Чтобы на трубе, на самом высоком месте, расписаться в честь режиссера (Г. Товстоногова. — Ю.С.)!

90

Единственную так и не осуществленную попытку Орловой «уйти» от Александрова описывает Д. Щеглов:

«В тот день в квартире племянницы Орловой Нонны Сергеевны раздался звонок в дверь. На пороге стояла Любочка. То, что она приехала не на своей машине, было странным, то, что явилась без телефонного звонка — странным вдвойне.

Веселая суета и сетования, что знали бы — приготовили бы к ее приходу что-нибудь на стол — сменились повальным весельем.

— Я к вам навсегда. Сегодня я ушла от Гриши.

Шутка была особенно удачной, если учесть, что при Орловой находился вместительный чемодан.

— Я ему сказала: до тех пор, пока он не напишет новый сценарий (сценарий «Скворца и Лиры» Александров сочинял даже на год больше, чем «Русского сувенира», — семь лет! — Ю.С.), ноги моей в доме не будет!

Буквально через пять минут раздался звонок.

— Если это он, я трубку не возьму!

Пришлось подойти внучатой племяннице.

В трубке послышались знакомые воркующие интонации:

— Машенька? Добрый день. Любушка у вас?

— Да, Григорий Васильевич.

— Пригласите ее, пожалуйста.

— Она не хочет брать трубку, Григорий Васильевич.

— Да? Почему же?

— Потому что вы не написали сценарий, — чувствуя себя полной идиоткой, произнесла родственница.

Через несколько минут звонок повторился. Орлова демонстративно отвернулась к окну.

— Что делает наша Любушка?

— Пьет чай и очень сердится.

— Тогда скажите ей, что я уже написал несколько страниц.

Сдерживаемый обоюдный хохот, пересказ Любушке, ее решительный, непреклонный жест.

— Она сказала, что никогда, Григорий Васильевич.

Еще один звонок.

— Пока не будет готов сценарий, я не вернусь!

— Григорий Васильевич, вы написали хотя бы половину? — уже не сдерживая хохота, спросила племянница.

— Безусловно. И даже более!

Раздался какой-то странный механический смех, потом треск, и все предыдущие диалоги были воспроизведены. Диктофоны в тогдашней Москве были новинкой, и Александров не упустил случая продемонстрировать свое приобретение.

— Ну а теперь, Машенька, может быть, все-таки Любушка подойдет к телефону? Иначе у меня не пойдет творческий процесс.

— Любочка, Григорий Васильевич сказал, что если ты не подойдешь, у него не пойдет творческий процесс...

Орлова решительно повернулась на стуле:

— Да? Хм. Посмотрим.

Она взяла трубку. Дальнейшая слышимая часть разговора сводилась к скромной вариации из двух слов. «Да. Да. Нет. Да!» — гневно повторяла Орлова до тех пор, пока на том конце провода не было сказано нечто такое, что односложное утверждение обернулось восторженно-блаженным выдохом: «Да-а?!»

— Гриша уже выслал машину, — сказала она, положив трубку.

И через несколько минут упорхнула со своим так и не распакованным чемоданом».

При всей уморительности этой сцены («милые бранятся — только тешатся») она носит скорее трагический характер. Выходит, Орлова сама настаивала на том неминуемо гибельном для нее фильме, которым станет «Скворец и Лира». И на сценарии, который, будто чувствуя, как плачевно все это кончится, так не хотел писать, так отлынивал от него Александров. Выходит, спустя несколько лет после столь откровенной беседы во Внукове с А. Романовым режиссер и актриса поменялись ролями: теперь он, чувствуя свою немощь, оттягивал роковую развязку, а она торопила его с ней, даже ставила такие вот ультиматумы.

Злополучный «Скворец и Лира», от работы над которым так отлынивал Г. Александров, он все-таки снял. И даже сыграл в фильме вместе с Л. Орловой генерала КГБ.

А где же ее тогдашние, у внуковского камина, сомнения в возможности такого фильма, где боязнь за собственные руки, которые уже тогда, семь лет назад, нельзя было снимать? Так что лучше бы уж Александров проявил большую мужскую твердость и перестал бы настаивать на немедленном возвращении «Любушки». Она бы все равно вернулась, но без ультиматума о написании сценария, а он, глядишь, не стал бы его домучивать. (Даже к К. Симонову, бедный, обращался за помощью, но тот, слава богу, отказался от такой «чести».) И не осталось бы этого жуткого воспоминания, которым стал для обоих «Скворец и Лира».

В котором, до чего уже договариваются, Орлова и Александров снялись якобы в главных ролях. В то время как режиссер осмелился появиться лишь в эпизоде, изображая генерала КГБ, шефа героини.

Да даже — как ни страшно это предполагать — если бы «Любушка» проявила не меньшую твердость, чем ее суженый, и не вернулась бы к нему вообще, их кинематографический имидж только выиграл бы. Во всяком случае, не пострадал бы...

91

Актриса Ия Саввина с благодарностью вспоминает, как «подарила» Орлова ей роль Норы и на первый спектакль с ее участием прислала букет с запиской «Норе — от Норы».

«А через несколько лет у меня пропал голос. Нужна была операция. Друзья, знакомые, семья, самые близкие люди да и сама я говорили только «ай-ай» — и все. Орловой не было в театре очень долго: она снималась (в том же, не к ночи будь помянут, «Скворце и Лире». — Ю.С.). А когда встретились и Любовь Петровна услышала мой голос, она пришла в негодование. Я никогда, ни до, ни после, не видела ее в таком гневе. Любовь Петровна кричала на меня, говорила, что я теряю профессию, что у меня нет воли и я не заслуживаю никакого уважения, пассивно ожидая трагического конца. И ушла.

А утром следующего дня уже позвонила мне. «Все устроено. Все необходимые бумаги в театре я сделала. Немедленно приезжайте. Вас будет смотреть лучший специалист в этой области Павел Антонович Демидов. Это гениальный врач и замечательная личность. Что он скажет, то мы и сделаем». Любовь Петровна так и сказала — «мы». Через месяц после операции я говорила нормально.

Вы скажете, что так поступил бы на ее месте любой хороший человек. Сделал бы это, если бы мог. Нет, вникать в чужую беду не только словом и сочувствием, но конкретно, осязаемо, ДЕЛОМ — это редкое и драгоценное качество, которого не хватает многим очень милым и хорошим людям.

И надо было сказать Любови Петровне, что второй раз в жизни она «заставила» меня (после передачи «Норы». — Ю.С.) быть актрисой. И опять я постыдилась громких слов. Но все это поздние сожаления — эгоистический вывод на будущее».

92

«Однажды, — вспоминает И. Фролов, — Александров пригласил нас, своих студентов во ВГИКе, к себе домой. Присутствовала и Любовь Петровна. Обстановка была непринужденной, и кто-то самый бойкий из нас (кажется, Миша Калик) начал рассказывать анекдоты, где фигурировала одна и та же женщина. Александров мягко, но решительно прервал его:

— В этом доме есть только одна женщина — Любовь Петровна. И говорить о других здесь не принято.

— Тем более в присутствии Григория Васильевича, — шутя будто бы поддержала супруга Орлова.

Но, видимо, Миша Калик (если это был он) рассказывал анекдоты не только о женщинах. Вскоре он был арестован, несколько лет провел в лагерях и, вернувшись в 1953-м, продолжил свое вгиковское образование, но уже не студентом Александрова, курс которого вышел на диплом.

93

Г. Скороходов вспоминает, как ему в качестве ведущего от Бюро пропаганды советского киноискусства пришлось ехать с Орловой на ее выступление в клубе Дорхимзавода недалеко от «Мосфильма». Где на концерт «звезды» собралось... от силы 30 — 40 человек. Зато свыше 500 человек собралось в том же клубе Дорхимзавода З0 лет назад, в ноябре 39-го, на предвыборное собрание Дорогомиловского избирательного округа Киевского района Москвы, куда приехал Александров, и об этом подробно известила газета «Кино»:

«11 ноября, — сообщил тов. Александров, — в нашей студии состоялось общее собрание рабочих, служащих, творческой и инженерно-технической интеллигенции. На собрании (об этом еще более подробно газета сообщала предварительно. — Ю.С.) выступил заслуженный деятель искусств режиссер-орденоносец С. Эйзенштейн, который выдвинул кандидатом в депутаты Московского областного совета Николая Павловича Силантьева.

Николай Павлович происходит из семьи железнодорожного стрелочника. Ему 32 года. Из рядового рабочего лесопильного завода, каким был тов. Силантьев в 1925 году, когда начинал свою трудовую деятельность, Николай Павлович вырос в крупного партийного работника, редактора столичной газеты «Московский большевик». Тов. Силантьев стойкий большевик, преданный сын нашего народа».

Так что «учитель» Эйзенштейн выдвинул кандидатуру на студии, а «ученик» Александров привез его предложение трудящимся.

«От имени двух с половиной тысяч, — просит он, — рабочих, служащих, творческих и инженерно-технических работников орденоносной студии «Мосфильм» я обращаюсь с просьбой поддержать кандидатуру тов. Силантьева».

И все 500 с лишним тружеников Дорхимзавода поддержали, естественно, просьбу «тов. Александрова».

...А вот перед Орловой спустя 30 лет те же «дорхимовцы» всячески извинялись за неприлично малую явку на ее концерт: пятница, все поспешили за город и пр.

Актриса приняла все извинения и тем не менее выступала по полной программе и сумела так расположить зал, что этим трем десяткам собравшихся стало стыдно за отсутствие остальных. За то, что не сели, как когда-то у В. Гусева, «две тысячи человек в зал на тысячу мест».

Когда Г. Скороходов рассказал об этом Ф. Раневской, та пришла в ужас от того, чем приходится заниматься «Любочке» на старости лет.

— Заплатили хоть хорошо? — спросила она.

Вместо ответа Скороходов показал актрисе записку Орловой редактору кинолектория, от имени которого она выступала перед тридцатью слушателями:

«Дорогая Елена Петровна! В прошлый раз мне заплатили за выступление 14 руб. 50 коп., тогда как моя ставка, утвержденная министерством культуры,27 рублей. Прошу Вас произвести перерасчет и выплатить мне недополученное. Моя ставка предусматривает надбавку за «мастерство» и «народность».

С уважением Л. Орлова».

Так что недалеко ушла «Пропаганда советского киноискусства» от больничного листка Театра им. Моссовета. И как А. Бобровский во Внукове, Ф. Раневская возмутилась, но уже по другому поводу:

— Какой ужас! Любочка, видимо, опять без денег. А этот ее бездарь Гришка столько лет ничего не снимает и сидит на ее шее. И тоже «народный»!..

94

«Бездарь» — не «бездарь», а «Любочка» действительно иногда, будто в шутку, — пишет Кушниров, — жаловалась:

— Ну что это! Работаешь на износ, а он все время планы строит, полеживает да заседает где-то, за мир борется...

И хотя. повторяем, это произносилось как бы в шутку, всем становилось жаль «работающую на износ» актрису.

Может, со времени этого недовольства, если оно действительно существовало, актриса, как утверждает племянница режиссера Г. Карякина, стала подсчитывать разницу в своих и супружеских доходах.

И будто она, племянница, когда Орловой уже не стало, видела на ее столике бумажку, на которой подробнейшим образом было записано, сколько получил Александров за статью в газете и сколько она, Орлова, за очередные гастроли...

А они становились для актрисы все тяжелее. Та же пресса теперь утверждает, что уже не «как бы в шутку», собирая в очередной вояж свой счастливый когда-то «гастрольный» чемоданчик, Орлова вздыхала:

— Не знаю, чем петь буду...

Не берусь утверждать, что Любовь Петровна вздыхала именно об этом, но ее довольно вместительный «гастрольный» чемоданчик был «счастливым» буквально — не просто как талисман. Актриса демонстрировала нам его с писателем В. Поляковым (одним из авторов «Карнавальной ночи»), когда Александров привез нас во Внуково по делам:

— Когда-то я приезжала с гастролей, ставила этот чемоданчик перед Григорием Васильевичем, — тот при этом тоже вздыхал, — он открывал его, а чемоданчик был полон денег...

А теперь, уже не зная, «чем петь будет», Орлова, вспоминает александровская племянница, притворно охая, вздыхала:

— Все пою, пою — то уголь надо купить, то забор на даче сделать...

И, чтобы не кончать этот абзац на грустной ноте, еще одно тогдашнее «недовольство» актрисы, комическое, хотя высказывалось оно на полном серьезе:

— Все время хочу узнать истинный вкус Уны Чаплин в одежде, но когда ни приеду — она опять в «беременном» платье... Никакого толка от этих поездок!

Как известно, Чаплин, которому пошел уже седьмой десяток, умудрился стать отцом восьмерых, рождаемых практически ежегодно, детей.

95

«В одном провинциальном городке, — рассказывает Д. Щеглов, — женщина проводила на войну мужа и двух сыновей. И в честь каждого недалеко от дома посадила по тополю. Деревья прижились. А сыновья и муж погибли. Тополя растут быстро. У каждого было имя, повадки и голос, который женщина узнавала, когда налетал ветер. Она знала, что они ее слышат, и разговаривала с ними. Прошло время, тополя стали совсем большими, они закрывали дом от дороги, от летевшей с нее пыли. Никакой другой пользы от них не было. Это женщине объяснили те, кто пришел к ней с топорами и пилами: дорогу расширяли, тополя надо было уничтожить. В тот день ей удалось уговорить рубщиков, и они ушли. Она ходила к какому-то начальству, рассказывала про мужа и сыновней, ее хмуро и недоверчиво слушали и говорили, что ничего сделать не могут. Она знала, что когда начнут рубить, сердце у нее разорвется. Об этом и написала в своем письме.

А через несколько дней в город приехала Орлова. После концерта она показала местным бонзам (устроившим ей грандиозный по районным масштабам прием) письмо вдовы, и все решилось за пару минут. Тополя оставили в покое».

96

В конце 60-го года, едва оправившись от неудачи с «Русским сувениром», Орлова получила письмо из Парижа от сестры Лили Брик и жены Луи Арагона Эльзы Триоле:

«Милая Люба, простите, что без отчества... мне хочется, чтобы вы приехали в Париж посмотреть одну пьесу... Я бы для вас ее перевела.

Пьеса особенная. Она смонтирована из писем Бернарда Шоу и актрисы Патрик Кэмпбелл, из сорокалетней переписки между ними. Диалог — это их настоящие слова, взятые из переписки.

...В этом сезоне Жак Кокто перевел пьесу на французский, и она идет в Париже с большим успехом в постановке самого автора Джерома Килти. Играют Пьер Брассер и Мария Казарес, играют блестяще.

В пьесе всего две роли — для Вас и, скажем, кого-нибудь вроде Черкасова... («Которого, — подумала, наверное, Орлова — опять придется упрашивать на коленях». — Ю.С.)

«Очень рада, что «Милый лжец» прошел успешно, что угадала возможности Орловой... что Александров не подгадил». Вместе с Э. Триоле рад этому и ее муж Л. Арагон.

Пьеса — «Милый лжец», или «Лгун», или «Враль»...

Зря переводить не хочу. Если вам нужна новая пьеса, приезжайте и посмотрите. Может быть, есть такая возможность и желание? А?

Пока я не остыла?

Как живете, как играете? Я о вас всегда справляюсь у приезжающих. Их сейчас великое множество. Пора и вам с мужем — опять я забыла отчество, беда! — вспомнила: Григорием Васильевичем — съездить к нам.

...Напишите... Будьте, по возможности, счастливы.

Эльза Триоле».

Однако сестра Лили Брик и жена Арагона не представляла, сколько волнений и беспокойств доставит ей эта затея. Во-первых, полной неожиданностью стала для нее режиссура «Милого лжеца» самим Александровым.

«Во всяком случае, — писала она сестре, — я вовсе не мечтаю, чтобы пьесу поставил Александров, не посмотрев здешней (парижской. — Ю.С.) постановки. Ничего не получится».

Но Александрову, лично знавшему Б. Шоу и П. Кэмпбелл, незачем было катить в Париж и смотреть на играющих их Брассера и Казарес. Режиссер предпочитает лишний раз съездить с Орловой в Швейцарию, к Чаплину, который знал героев «Милого лжеца» еще лучше, чем он, и целый вечер показывал гостям любимые привычки Шоу и Кэмпбелл. Знала ли об этой поездке Л. Брик неизвестно, но она попыталась успокоить свою сестру:

«А. Попов (он предполагался первым, в постановке Театра Армии, исполнителем Шоу. — Ю.С.) великолепный актер и режиссер к тому же. Если бы был один Александров, я не была бы спокойной».

Потом, когда «актер и режиссер» А. Попов отпал, и в Моссовете остался «один» Александров, Л. Брик тоже забеспокоилась:

«Они (Орлова и Александров. — Ю.С.) говорят, что усиленно репетируют, пишет она в Париж, — и хвастаются, что это будет гениально. Один Бог им судья!»

Однако, на этот раз Бог рассудил здраво, и александровский спектакль, несмотря на то, что его давно опередил мхатовский с великолепными А. Степановой и А. Кторовым, — более-менее удался. И у Триоле в Париже отлегло:

«Очень рада, что «Милый лжец» прошел успешно, что угадала возможности Орловой, что Романов (первый исполнитель роли Б. Шоу и муж игравшей в «Веселых ребятах» М. Стрелковой. — Ю.С.) хорош, что Александров не подгадил».

Пусть «Волгой» разольется ширь души,
Чтоб радовать собой.
Ведь Вы все так же хороши,
Задорно вздернув локон свой!
      Из письма зрителя.

97

...В 1974 году торжественно отмечалось 50-летие «Мосфильма». Александров с Орловой были, конечно, приглашены, но режиссер или на самом деле приболел, или сказался таким, не желая особенно светиться после «запрета» «Скворца и Лиры» — настолько слабой оказалась его последняя работа с Орловой.

Актриса же решила все-таки напомнить о себе. Накануне она сделала это в мосфильмовской газете, выступив в связи с тем же юбилеем и назвав путь студии «светлым». Она надела — что почти никогда не делала — костюм, увешанный всеми своими немалыми наградами, и сказала бывшему в то время во Внукове журналисту Ю. Белкину:

— Юра, вы должны меня сопровождать!

Они прибыли в Кремлевский Дворец съездов, и Белкин помог актрисе раздеться в гардеробе. Когда гардеробщицы увидели увешанную наградами пожилую женщину в парике, они поинтересовались:

— Кто это?

Оскорбленный за не узнанную 40 лет спустя после «Веселых ребят» Орлову, ее сопровождающий напомнил, «кто это».

Первое, что бросилось в глаза в зале, — огромный, забитый до отказа кинематографическими чиновниками, президиум.

У Орловой не было приглашения на сцену, и она искала место, где бы приткнуться в зале. Но тут спешивший в президиум директор «Мосфильма» А. Сурин увидел «звезду» и сам отвел ее в президиум. Там кое-как нашли дополнительный стул. И, приткнувшись на нем с края президиума, Орлова просидела такой «крайней» весь юбилейный вечер студии, на которой она снялась в «Веселых ребятах» и «Цирке», «Волге-Волге» и «Светлом пути», «Весне» и «Встрече на Эльбе»...

98

Когда Орлову за год до смерти прооперировали и поняли, что с раком поджелудочной железы она безнадежна, актрисе ничего, конечно, не сказали, а Александрову дали чьи-то чужие «камешки», которые он показывал супруге, уверяя ее, все понимавшую, что только в них, в «камешках», заключалась ее болезнь.

Накануне ее последнего, 1975-го Нового года, Орлову на одну ночь отпустили из больницы домой. И в первый и последний раз актриса и режиссер встретили Новый год не в родном Внукове. Но по внуковской традиции, за несколько минут до наступления Нового года вышли из дома на Бронной и пошли вниз по Тверской. И огромная елка на Манежной площади казалась им той, не украшенной, до которой они обычно доходили в такие новогодние ночи во внуковском перелеске...

Накануне кончины актриса позвонила мужу домой, куда он недавно вернулся из больницы и, будто чувствуя близкий конец, попросила приехать снова. Как мог быстро, он собрался, помчался в ЦКБ, но когда вошел в палату, Орлова сказала только:

— Как вы долго!..

И, впав в кому, уже не пришла в себя.

— Это был единственный упрек, который я от нее услышал за почти сорок два года нашей жизни, — вздыхал Александров. — А все эти сорок два года были годами непрерывного счастья...

99

Уже через год после смерти Орловой ее имя присвоили новому, построенному в 76-м году в Югославии, пассажирскому судну Дальневосточного пароходства. О чем 8 сентября 1976 г. сообщила даже «Правда». Узнав об этом, Александров, как вспоминает работавшая в это время с ним над восстановлением эйзенштейновской «Мексики» монтажер Э. Тобак, вошел в монтажную и грустно сказал:

— Вот и все, что от нее осталось, — корабль...

Вот и все, что от нее осталось, корабль...

Однако большой лайнер «Любовь Орлова» — это далеко не «все». И В. Маяковский в свое время приветствовал пароход «Теодор Нетте» как живое воплощение геройски погибшего дипкурьера. Так что далеко не каждому дано называть своим именем «пароходы, стройки и другие громкие дела»...

И может, именно в тот день, когда Александров так снисходительно сказал «корабль», тот, носящий имя его супруги, прибыл, сообщает Романов, в свободную, наконец, Кампучию, доставив в порт Кампонгсаом из Владивостока большую группу советских докеров. Им предстояло помочь кампучийским докерам быстрее справляться с нарастающим потоком грузов из Советского Союза и других дружественных стран, решивших «оказать братскую помощь кхмерскому народу, сбросившему кровавое иго полпотовской банды».

....А спустя 22 года, в 2001-м, «Любови Орловой», приписанной уже к Черноморскому пароходству, пришлось выполнить печальную миссию — отвести к месту падения в Черном море ТУ-154 родственников его погибших по нелепой и преступной случайности пассажиров...

Гораздо больше, говорят, чем корабль «Любовь Орлова», который он по немощи уже и не мог посетить, утешали Александрова ярко-голубые гвоздики, которые он до последних дней выращивал во Внукове. Они, как ничто другое, напоминали ему неповторимый цвет глаз той Орловой, которую он увидел 50 лет назад...

Кроме лайнера, имя актрисы было присвоено стипендии в 500 рублей (не помним, в каком году, и не можем оценить тогдашний размер этой суммы), которой награждались молодые дарования на театральной сцене.

Именем Орловой названа также одна из малых планет Солнечной системы. Свидетельство об этом было вручено актрисе Театра им. Моссовета М. Тереховой и его директору.

Наконец, накануне XXI века ВЦИОМ провел опрос россиян на тему, кого они считают своим кумиром в уходящем XX. Орлова хотя и замкнула первую десятку в этом престижном списке, набрав 12 процентов голосов опрошенных, но оказалась в ней единственной женщиной. А среди мужчин, составивших ей компанию, оказались бравший у нее автограф Ю. Гагарин (первый), А. Сахаров, В. Ленин, обожавший ее И. Сталин, Г. Жуков и единственный, кроме нее, представитель актерского цеха — А. Миронов.

100

В искусстве — свои закономерности. В том же 75-м, когда погасла «звезда» Л. Орловой, буквально через несколько месяцев после кончины актрисы, в Болгарии, на фестивале эстрадной песни «Золотой Орфей», зажглась новая советская «звезда» — А. Пугачевой, к сравнению с нынешними гонорарами которой мы так охотно прибегали, вспоминая орловские запросы в 1938-м.

И хотя по масштабу вспышка пугачевского «Арлекина» не сравнится с фурором, который, неожиданно даже для Александрова, произвела Орлова в «Веселых ребятах», эффект воздействия на публику был, пожалуй, одинаков. Так что «звездный» российский небосклон пустовал от силы полгода — срок по астрономическим, раз уж мы прибегли к слову «звезда», понятиям ничтожный, почти нулевой. Да и весь последующий, по нарастающей, успех Пугачевой, и ширящаяся год от года популярность звезды, и нарастающий фанатизм ее поклонников сравнимы лишь с тем, что происходило в 30-е с феноменом Орловой. Во всяком случае, «народной РСФСР» она стала даже быстрее, чем героиня «Цирка» и «Волги-Волги».

И через десять лет, уже в этом звании, показывая во время XIV Московского международного кинофестиваля свое киношоу «Пришла и говорю», Пугачева на вопрос журналистов «какой фильм был вашим любимым в школьные (следовательно, в 50-е и 60-е) годы?» без колебаний ответила:

— Все фильмы с участием Любови Орловой.

— И любимой актрисой, конечно, же...

— Да, Любовь Орлова. По-моему, она совершила целый переворот в развитии музыкального жанра в кино. Фильмы Александрова и Орловой создавались с любовью к зрителям, с любовью к песне и музыке. А это главное, это основа успеха. Они, замечу кстати, не пугались слова «привлекательность». Наоборот, хорошо знали, как нужен зрителям и как нелегок этот «легкий» жанр, как подчас трудна дорога к осуществлению, казалось бы, простой цели — придумать, поставить и снять на пленку музыкальный номер. Да так, чтобы это было изобретательно, красиво и остроумно. Как и положено в кино.

Время сейчас другое (1985-й год. — Ю.С.), и, конечно, уже не тот зритель, что был у Орловой. Нынешняя аудитория стала более образованной, более насмотренной, что ли, а значит, и более разборчивой. К тому же не без «помощи» иных режиссеров, своими работами во многом дискредитировавших жанр, и критиков, яростно ополчившихся против него, зритель стал относиться к музыкальным фильмам с недоверием, а то и с предубеждением. Однако все, что делаешь в искусстве, необходимо делать с любовью. И здесь творчество Орловой и Александрова для нас эталон.

Свой автограф «Спутнику кинофестиваля» Пугачева подписала, как и все остальные, одноименным с именем ее кумира пожеланием: «С любовью».

Этими соображениями «звезды», пришедшей на смену «звезде» Орловой и уже отсверкавшей 26 лет из тех 40, которые выпали на долю первой, мы и закончим «былинную» часть книги.

Примечания

1. Мартынов — С. Столяров.

2. То есть как в 1934-м, в «Веселых ребятах».

3. Годы войны.

4. Персидские деньги.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
  Главная Об авторе Обратная связь Ресурсы

© 2006—2024 Любовь Орлова.
При заимствовании информации с сайта ссылка на источник обязательна.


Яндекс.Метрика